Читать книгу - "Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов"

государственного переворота. «В этот июньский вечер в Таврическом дворце среди депутатов, журналистов, публики царило недоумение, напоминающее негодующее единодушие Первой Думы, — написала Тыркова-Вильямс. — В военный заговор никто не верил. Подробности обвинения казались подстроенными, неправдоподобными. Членов с.-д. фракции окружали. Даже противники выражали им сочувствие, убеждали их скрыться, готовы были им в этом помочь». Меньшевик Церетели произнес пламенную прощальную речь, после чего вместе с рядом коллег был арестован, а затем отправлен в Сибирь.

III Дума (1907–1912), где сложилось прочное правоцентристское большинство под руководством октябристов, оказалась самой эффективной за всю историю дореволюционного российского парламентаризма. Было одобрено 2197 законопроектов, заложена законодательная база рыночной экономики. Огромный прорыв был достигнут в создании нормальной правовой базы землеустройства и землепользования. Из-за принятия большого количества актов в сфере просвещения III Дума была известна современникам как «Дума просвещения», в отличие от своей предшественницы — «Думы невежества».

Однако и у III Думы была ахиллесова пята. «Все законопроекты подготавливались правительством, за которым, по существу, безраздельно оставалось право законодательного почина, но проекты Столыпина для Думы представлялись слишком консервативными, а для Гос. Совета, наоборот, чрезмерно радикальными. Прорваться между Сциллой и Харибдой, даже задействовав статью 87, не удавалось»[713], — отмечал историк отечественного парламентаризма. Так, из-за противодействия верхней палаты остались нерешенными внесенные правительством вопросы о волостном земстве, кооперации, самоуправлении церковных общин, введении земства в Сибири и в ряде других мест, где его все еще не было. Дума не была расположена заниматься законодательным расширением прав человека, тем более что Госсовет его, скорее всего, не утвердил бы.

Даже в этой Думе по-прежнему звучали речи, которые были далеки от благонадежности, а депутаты рассматривали парламент как место для упражнений в непарламентском красноречии. Особенно в те годы, когда функции спикера выполнял Гучков. «Разнузданность нравов и языка в Государственной думе с трибуны и с мест в настоящее время не знает пределов, — записал в дневнике руководитель канцелярии нижней палаты Яков Глинка. — Систематически проявляется неуважение как самому учреждению, так и по отношению друг к другу. Государственная дума входит в поговорку, когда поднимается беспорядок или шум начинают, в обществе и на улице говорят: здесь не Государственная дума, я не член Думы»[714].

Но, тем не менее, это была единственная дореволюционная Дума, которая отработала весь отведенный ей срок.

IV Дума, с которой Россия встретит революцию, отличалась от предыдущей сильно. Наблюдательный и информированный октябрист Шидловский писал, что «новая Дума оказалась по своему личному составу значительно слабее третьей, хотя бы потому, что в ней процент лиц, способных к серьезной работе, органической, было значительно ниже. В Третьей Думе комиссии работали полным ходом, в Четвертой же, хотя и существовали, но дышали на ладан, и откладывание заседаний их вследствие отсутствия кворума было явлением совершенно обычным. С политической точки зрения физиономия Думы тоже изменилась, преобладание центра в виде октябристов исчезло, усилились фланги, но равнодействующая Думы, в особенности в отношении ее к правительству, прошла гораздо левее»[715]. Мысль о заметной политизации и поляризации Думы подтверждал и Павел Милюков: «Суть перемены, происшедшей в Четвертой Думе, заключалась в том, что компромисс оказался невозможным и потерял всякое значение… Исчез «центр», и с ним исчезло фиктивное правительственное большинство. Два противоположных лагеря стояли теперь открыто друг против друга»[716].

Родзянко был переизбран спикером голосами не правых и своей собственной партии, а октябристов, кадетов и части левых. Правительство теряло с парламентариями контакт. «Оппозиция ко мне, конечно, не появлялась, но, что было правее кадетов, видимо, не знало на какой ноге танцевать, — сокрушался премьер Коковцов. — Родзянко, всегда наружно выражавший большие симпатии ко мне, лично вовсе не появлялся… Рядом с кадетами народились кадеты второго сорта в виде партии прогрессистов, возглавляемой Ефремовым и Коноваловым. Те и другие считали ниже своего достоинства разговаривать с правительством вне чисто официальных отношений. Октябристы побаивались засилья националистов и будировали за понесенные ими утраты в лице Гучкова, Каменского, Глебова и других, а националисты заняли сразу по отношению ко мне отрицательное положение»[717]. В этих условиях законодательный процесс замедлился.

Оппозиционность нижней палаты скачкообразно возросла вслед за возвращением в премьерское кресло Горемыкина. После уже известных нам встреч в особняках Рябушинского и Коновалова еще недавно немыслимый альянс — от левых октябристов до меньшевиков — с думской трибуны и с газетных страниц стал требовать отставки правительства, ибо его пребывание у власти есть «забвение долга перед родиной, граничащее с преступлением»[718]. Войну властей на время приостановила война настоящая.

После исторического заседания 26 июля 1914 года правительство решило сессию Думы больше не собирать до осени 1915 года. Но депутаты возмутились и нашли способы убедить Горемыкина назначить новую сессию на январь 1915-го. До этого времени наиболее активные члены Думы трудились в ее бюджетной комиссии, в правительственных особых совещаниях и общественных организациях.

Сессия, открывшаяся 27 января и длившаяся три дня, обсуждала только принятие бюджета и вновь больше напоминала патриотический митинг, в котором не участвовали только левые. Они попытались внести запрос о судьбе арестованных большевистских депутатов, но собрали только 30 голосов. Заседания прошли для исполнительной власти спокойно. Однако последовавшие поражения армии и вал слухов об измене изменили ситуацию стремительно и радикально.

На очередной сессии, открывшейся 19 июля 1915 года, в фокусе работы Думы оказался исключительно вопрос о создании нового правительства. За формулу 20 июля с требованием сформировать кабинет «народного доверия» голосовали даже крайне правые, включая Маркова 2-го и Замысловского, которые, правда, признали свою позицию ошибочной. Против голосовали только социал-демократы[719]. Однако все фракции левее октябристов — от Ефремова до Керенского — говорили уже об ответственном министерстве, о правительстве, которое сформирует сама Дума. Но что было совершенно новым и неожиданным, так это создание формализованной оппозиционной группировки в Государственном Совете. Милюков, один из авторов идеи сколачивания широкого оппозиционного фронта, считал, что ему «посчастливилось»: «Политические настроения, содействовавшие объединению Думы, как оказалось, распространялись и на верхнюю палату. Прежде всего, с нами была единомысленная левая группа членов Государственного Совета, — такие, как наш к.д. проф. Гримм, Меллер-Закомельский, примкнувший к блоку гр. Олсуфьев. Но даже и самые правые, как Гурко, оказались в наших рядах, — и даже высказывались наиболее радикально»[720].

Начало процесса формирования Прогрессивного блока четко зафиксировали спецслужбы — что бы делали без них историки революций?! «Переговоры о соглашении между различными фракциями Государственной Думы и Государственного Совета, с целью создания парламентского блока начались с первого же дня открытия летней сессии Государственной Думы 19 июля 1915 года. Инициаторами