Читать книгу - "Двуглавый российский орел на Балканах. 1683–1914 - Владилен Николаевич Виноградов"

на Мухаммеда Али? По здравом размышлении мысль была отброшена; сам старец признавался крупным политическим деятелем, но неизвестно, сколько ему отпущено земного существования. А его сын Ибрагим – способный генерал, но не более, и вдобавок горький пьяница. Мухаммед Али, выходец из скромного албанского рода, в молодости, по слухам, промышлял разбоем на большой дороге. Султан – прямой потомок пророка Магомета, халиф (верховный глава всех мусульман, в том числе и проживавших в Индии). Никогда временный владыка Египта не будет пользоваться в исламской среде тем уважением, с которым она относится к халифу и падишаху (императору). Мысль о переориентации была отброшена. Обнаружилось, что у британского кабинета, даже захоти он делом помочь Порте, отсутствовали необходимые на то силы, флот его величества блокировал голландские берега, побуждая короля Вильгельма к уступчивости при проведении границы с только что образовавшейся Бельгией, другая эскадра караулила Португалию, где разразилась гражданская война. Г. Д. Пальмерстон признавался в беседе с российским послом Х.А. Ливеном: «Великобритании было бы трудно предоставить султану действенную помощь. Британский флот находится в разных местах…» Король Вильям IV направил султану письмо с изъявлением дружеских чувств и заверением о своей заинтересованности в сохранении Османской империи в целости и незыблемости и обещанием не оставлять ее в беде. Но сердечные излияния за подписью монарха не могли заменить Порте военной поддержки[463].

В Петербурге, в отличие от Лондона, не знали колебаний. Утверждение Мухаммеда Али в Константинополе означало бы крах всего курса отношений с Портой, заложенного в Адрианополе. Вместо «тяжело больного» на границах империи появился бы сильный и беспокойный сосед, пребывавший в тесной дружбе с режимом постылой июльской монархии. Николай I предвидел распад турецкой державы и жаждал его ускорить, но он должен был происходить под его наблюдением и к его выгоде, а тут вырисовывалась перспектива погружения в мрачную и исполненную опасностями неизвестность.

В ноябре 1832 года Николай направил в Константинополь и Александрию генерал-лейтенанта H. H. Муравьева, знакомого с ближневосточными делами и владевшего турецким языком. Тому удалось добиться у Мухаммеда Али издания приказа о прекращении наступления его армии. Но то ли из-за медлительности тогдашних средств сообщения, то ли по злой воле продвижение войск продолжалось. Они заняли Кутахью и приблизились в Брусе (Бурсе). До Мраморного моря оставалось рукой подать.

Убедившись, что Лондон из дремотного состояния не выведешь, султан обратился за помощью к России. Он просил прислать отряд в 25–30 тысяч штыков и эскадру. 8 (20) февраля 1833 года эскадра в 9 вымпелов (5 линейных кораблей и 4 фрегата) бросила якорь в Босфоре у Буюк-Дере. Тем временем Ибрагим сместил турецкие власти в Смирне (Измире), показав тем самым, что собирается обосноваться там всерьез и надолго. 26 марта (7 апреля) на Босфор прибыла вторая морская дивизия (11 вымпелов) с десантом на борту. На азиатском берегу пролива, в местечке Ункяр-Искелеси расположился 10-тысячный отряд пехоты. Мухаммед Али признал свой проигрыш; по перемирию, заключенному при содействии французской дипломатии в ставке Ибрагима, он удовлетворился пожизненным правлением в Сирии и округе Адан (май). Договоренность представлялась зыбкой, египтяне не покидали занятых позиций.

В том же мае в Стамбул для руководства всеми дипломатическими, а в случае нужды и военными операциями прибыл генерал Алексей Федорович Орлов, уже известный здесь по переговорам, приведшим к заключению Адрианопольского мира. Он нанес визиты сановникам и был принят султаном Махмудом. Все его собеседники признавали, что царские войска избавили столицу от нашествия и выражали желание оставаться под их защитой. Орлов заверял министров, что не покинет их в беде.

12 (24) мая Ибрагим известил великого везира, что приступил к эвакуации войск, растянувшейся на полтора месяца и проходившей под наблюдением турецкого и русского офицеров. 25 июня (7 июля) Орлов уведомил падишаха об уходе последнего египетского солдата за Твырский хребет и «испросил» разрешения на возвращение домой экспедиционного корпуса, которое было немедленно и с величайшей готовностью предоставлено.

А на следующий день взорвалась дипломатическая бомба – состоялось подписание российско-турецкого оборонительного союзного договора, названного Ункяр-Искелесийским. Суть его заключалась в следующем: стороны, во имя сохранения спокойствия и обеспечения своей безопасности, согласились «подавать взаимно существенную помощь и действительное подкрепление». Россия – сухопутными и морскими силами, Турция от подобной тягости освобождалась и ограничивала «действия свои в пользу Российского двора закрытием Дарданелльского пролива, то есть не дозволять никаким иностранным военным кораблям входить в оный под каким-либо предлогом»[464]. О Босфоре текст умалчивал, запрета входить в него не налагалось, умолчание позволяло трактовать это как разрешение на вступление в пролив российских военных судов, что серьезно укрепляло безопасность Черноморского региона[465]. Николай Павлович мечтал увидеть распад Османской империи и полюбовный раздел сфер влияния между державами на ее развалинах, но не помышлял о насильственном ее сокрушении с последующим столкновением с ее покровителями. Никаких конфликтов он не предвидел, прорыва севастопольской эскадры в Средиземное море не намечалось, это грозило всеевропейской бойней, отчего избави боже! Сколь ни утопичны царские замыслы, из них следует исходить при оценке подписанного акта. Помощь султану предусматривалась лишь в случае внешней угрозы его власти: «Россия будет защищать Турцию только против агрессии, – говорилось в инструкции А. Ф. Орлову, – при этом лишь в европейских владениях»[466]. Освободительное движение подданных агрессией не считалось. Связывать себя обязательством подпирать разваливавшуюся громадину и тем более восстанавливать ее там, где она рухнула, царский двор не собирался. Орлов вежливо, но твердо отклонил попытки своих турецких собеседников договориться о наступательном союзе. Босфор был открыт для судов под Андреевским флагом с санкции Высокой Порты, что же касается Дарданелл, то фигурировавшие формулировки отражали отсутствие не только планов, но и намерения российской стороны форсировать его и врываться в Средиземное море под пушки судов его величества. Стоит привести здесь слова К. В. Нессельроде в письме А. Ф. Орлову: надо, чтобы Порта связала себя «официальным соглашением, которое обезопасило бы южные провинции, граничащие с Черным морем». Ранее действовало «древнее правило» Турецкой державы о закрытии Проливов. Но ведь правила и существуют на то, чтобы их нарушали. Теперь вход для незваных гостей из Средиземного моря запирался на более прочный международный замок. Давая высокую оценку договору, Е. П. Кудрявцева сопровождает ее важным уточнением: «Россия обезопасила свои южные границы и превратила Черное море во внутренний русско-турецкий бассейн. Все это являлось крупным политическим достижением России, впрочем, очень скоро утраченным»[467].

На этом «впрочем» стоит остановиться.

Реакция Уайт-холла на заключение договора была немедленной и бурной. Глава Форин-офис Т.Д. Пальмерстон счел, что договор превратил Османскую империю в вассала России. Парламентская оппозиция подвергала бездействие кабинета резкой критике. А. Аттвуд уверял, что