Читать книгу - "Сестра печали и другие жизненные истории - Вадим Сергеевич Шефнер"

– Ага, я же говорил, а вы, ослы, не верили! Вон воронка!

Мы все столпились перед небольшой ямой, на дне которой тускло поблескивала вода. Покатые стенки ямы были рыхлы, черны и еще не успели порасти травой – значит снаряд разорвался недавно. Пахло от ямы сырой землей, болотной ржавчиной и чуть-чуть гарью. Так я впервые увидел воронку.

Попалось нам еще несколько таких ям, но неразорвавшихся снарядов нигде не было. Тогда разбились на две группы: мы с Колькой и Скилей пошли в одну сторону, Митька с остальными – в другую. «Вон у той высокой ели сойдемся», – решили мы.

Наша тройка долго блуждала среди кустов, но ничего мы не могли найти и уже стали впадать в уныние, как вдруг издали услыхали крик: «Чур, на троих!» Это кричал кто-то из Митькиной группы.

– Бежим к ним, они нашли! – крикнул я Кольке и Скиле.

И мы побежали.

Скиля бежал первым – он очень хорошо бегал, – за ним я, а Колька за мной. Вот мы вбежали на поляну, и на другом конце ее я увидел Митьку и двоих ребят из его компании. Мне помнится, что они сидели на корточках, склонившись над какой-то кочкой или маленьким кустиком, и что-то разглядывали.

Ботинки на мне были рваные и не по ноге, я зацепился ими за корень и чуть не упал – а мне оставалось пробежать шагов десять. Но Скиля уже успел добежать и крикнул ребятам: «Чур, на всех!»

В это же мгновение оттуда, где сидели ребята, возник невыносимо яркий, даже не белый, а какой-то сиреневый свет, – и страшный, сухой и острый, грохот потряс все вокруг, и я услыхал над собой чей-то незнакомый голос:

– Ну, я ж говорил, что это шок! Вот паренек и приходит в себя.

Открыв глаза, я увидел над собой белый потолок. Потом я обнаружил, что лежу не на земле, а на кровати.

Новые люди

Повернув голову, я увидел какого-то незнакомого человека и женщину в белом халате. Кроме той кровати, на которой я лежал, стояло еще несколько, но на них никого не было.

«Значит, лежу в больнице, – догадался я. – А это доктор и медсестра».

– Что это было, тетенька? – обратился я к сестре.

– То было, что нельзя со снарядами шутить, – ответил мне мужчина. – Доигрались! – Он сказал несколько непонятных слов сестре и ушел.

– А с Колькой что? – спросил я у сестры. – Он такой черный, в серой курточке, Колька…

– Повезло твоему Кольке – цел и невредим. Он уже в городе.

– А другие ребята где?

– Спи, тебе нельзя разговаривать, – проговорила сестра, и я повернулся на бок и уснул.

Проснулся я ночью. За столом посреди палаты сидел человек в халате и читал что-то, шевеля губами.

– Дяденька, кто вы? – спросил я его, и он вздрогнул от неожиданности – так зачитался.

– Я санитар, дежурю тут около тебя, – добрым грубоватым голосом сказал он и подошел ко мне. – Пить хочешь, хлопец?

Он дал мне напиться и сел на табурет возле койки.

Санитар мне рассказал, что взрыв услыхал лесник, объезжавший лес вблизи полигона. Так как лесник знал, что стрельб в этот день нет, то он смекнул – произошло что-то неладное. Он спешился, перелез через заграждение и вскоре обнаружил нас. Затем он доскакал на лошади до ближайшей воинской части, оттуда выслали две санитарные фуры. Я долго лежал без сознания – это от контузии. Колька же был дальше от взрыва, его только оглушило ненадолго.

– А с теми ребятами что? – спросил я.

Но санитар сказал:

– Не велели говорить о тех хлопцах.

Однако я уже догадывался, и хоть не мог себе представить всего, но словно темное что-то коснулось меня, и я долго лежал, уткнувшись лицом в подушку.

Начался бред.

Дядя Коля, наш культурный сумасшедший, вылез из-под болотной коряги, закричал: «Умные люди пироги запасают!» – и кинулся на меня. Я бросился к горящей гациенде, странно похожей на богородицын дом. Валя сидела на шатких перилах веранды и смотрела вдаль, на закат, и вдруг я увидел, что заката нет, – ослепительный сиреневый свет впился в мои глаза, и черный огромный колокол ударил над самым моим ухом, и я упал в бездну, и падал, падал, очень долго падал. А черная ворона вилась вокруг меня и кричала теткиным голосом: «Чур, на всех! Чурррр, на всех!»

Потом дело пошло на поправку.

Вскоре я выздоровел, только был еще слаб, и меня заставляли лежать, лишь изредка разрешали бродить по палате.

В санчасти мне нравилось. Все здесь было совсем иначе, чем в теткином доме, – никто ко мне не придирался, наоборот – все относились ко мне с участием, ласково. Да и весь уклад здешней жизни так не походил на уклад жизни Последней улицы, что мне эта маленькая палата казалась чуть ли не самым приятным местом на земном шаре.

Какими широкими и светлыми казались мне окна палаты после тусклых маленьких окон теткиного дома! Запахи холодноватого чистого белья, мытых полов, белой масляной краски – все сливалось в единый запах чистоты, и он был мне приятен после теткиного жилья, где из кладовки всегда несло квашеной капустой, где из сундуков просачивалась противная вонь нафталина и преющего сукна и где в комнатах царил кисловатый запах пыли.

Просыпался я рано. Солнце било в окна, небо за окнами было глубокое, торжественно-синее. Откуда-то слышалось конское ржание, плеск воды.

Врач приходил каждое утро. Это был невысокий пожилой мужчина с сединой на висках и очень аккуратный. Сапоги его блестели, как ножки рояля, пахло от него каким-то дорогим душистым мылом и одеколоном. Будь так аккуратен кто другой, пахни от кого другого душистым мылом, я бы в те времена обязательно счел такого человека никудышным, ибо, по простоте душевной, считал, что аккуратность – большой порок, и если он еще позволителен женщинам, то мужчинам никак не простителен. Но этот доктор – совсем другое дело, он, невзирая ни на что, был явно хорошим человеком. Лицо у него было строгое, но доброе, он всегда заботливо расспрашивал меня, как я себя чувствую, – и за это я прощал ему душистое мыло: пусть уж моется им, – видно, в каждой профессии есть свои теневые стороны. Не нравилось мне только одно: он называл меня пациентом, а это слово казалось мне обидным.

– Ну, как себя чувствует мой пациент? – говори он, входя в палату.

– Он себя хорошо чувствует, товарищ военврач: пищу принял, температура нормальная, – рапортовал за меня санитар.

Доктор осматривал меня, а