Читать книгу - "Достоевский in love - Алекс Кристофи"

новыми силами, вникаю во всё, отчетливо понимаю, и сам извлекаю умение создавать[67]. Ему снились лица – целая толпа людей, не ведающих, что члены их подвешены на нитях, а над ними стоит смеющийся кукольник. Гоголь мог бы писать так, но Федор хотел оставить своим персонажам больше достоинства. Ему представились бедные соседи: старый титулярный советник – один из низших рангов гражданской службы – честный, нравственный и преданный начальству, и молодая девушка, оскорбленная и грустная. Глубоко разорвала мне сердце вся их история[68].

Подав в отставку, Федор все свое время стал проводить над новой историей, романом довольно оригинальным, по его собственной оценке[69]. Он думал, что длиной роман будет равен бальзаковской «Евгении Гранде». Персонажи полностью захватили его, и он только и делал, что подчищал и переписывал рукопись. Если я был счастлив когда-нибудь, то тогда, когда еще я не читал и не показывал никому моей рукописи: в те долгие ночи, среди восторженных надежд и мечтаний и страстной любви к труду; когда я сжился, с лицами, которых сам создал, как с родными, как будто с действительно существующими; любил их, радовался и печалился с ними, а подчас даже и плакал самыми искренними слезами над незатейливым героем моим[70].

Он переписал рукопись «Бедных людей» осенью и закончил работу над ней в ноябре 1844-го. В декабре он решил вернуться к ней и переписал заново, а в феврале вновь взялся обчищать, обглаживать, вставлять и выпускать. Роман чуть ли не вдвое выиграл. Но уж теперь он кончен, и эта переправка была последняя. Я слово дал до него не дотрогиваться. Участь первых произведений всегда такова, их переправляешь до бесконечности[71]. К тому времени, как он успокоился, наступила весна, время знаменитых петербуржских белых ночей, когда дневной свет растягивается в вечер и кажется, будто никогда больше не наступит ночь. Первый роман лежал у Федора на столе – толстая книжица, исписанная мелким почерком.

Федор хотел отослать его в знаменитый радикальный журнал «Отечественные записки», где главным критиком был Белинский, но он знал, что в издательстве лежат стопки рукописей, которых читать никто и не собирается. Белинского я читал уже несколько лет с увлечением, но он мне казался грозным и страшным и – «осмеет он моих „Бедных людей“!» – думалось мне иногда. Но лишь иногда[72]. Он обдумал имеющиеся у него варианты – издать самостоятельно, броситься в Неву – и обнаружил себя в тупике. Однажды он заговорил о рукописи с Григоровичем, который упомянул, что его друг Николай Некрасов планирует издать сборник, и предложил показать роман ему. Некрасов был одного с Федором возраста, но за плечами уже имел впечатляющую карьеру. Он отказался вступить в армию, был лишен отцовского наследства, жил несколько лет в крайней бедности и выстроил репутацию поэта и талантливого критика в «Отечественных записках». Дружил с начинающим автором рассказов Иваном Тургеневым и даже с самим Белинским.

Федор отправился с Григоровичем вручить Некрасову рукопись, но был так измучен нервами, что почти сразу извинился и сбежал. Он отправился на долгую прогулку по Петербургу и, не желая возвращаться домой, навестил одного из товарищей по учебе. Засиделись допоздна, а с ними и солнце – оно едва склонялось к горизонту, обозначая приближение нового дня. Воротился я домой уже в четыре часа, в белую, светлую как днем петербургскую ночь. Стояло прекрасное теплое время, и, войдя к себе в квартиру, я спать не лег, отворил окно и сел у окна. Вдруг звонок, чрезвычайно меня удививший[73].

Некрасов и Григорович ворвались в комнату Федора и бросились обнимать его, едва не плача. Когда он ушел, они отнесли «Бедных людей» на квартиру Некрасову, решив прочитать первые десять страниц и по ним принять решение. Но, прочтя десять страниц, решили прочесть еще десять, а затем, не отрываясь, просидели уже всю ночь до утра, читая вслух и чередуясь, когда один из них уставал.

Они пробыли у меня тогда с полчаса, в полчаса мы бог знает сколько переговорили, с полслова понимая друг друга, с восклицаниями, торопясь; говорили и о поэзии, и о правде, и о «тогдашнем положении», разумеется, и о Гоголе. Но, главное, о Белинском[74].

– Я ему сегодня же снесу вашу повесть! – восторженно говорил Некрасов, тряся Федора за плечи. – Да ведь человек-то, человек-то какой! Вот вы познакомитесь, увидите, какая это душа! Ну, теперь спите, спите, мы уходим, а завтра к нам!

Они ушли, а он, конечно, уже не мог заснуть.

Когда Некрасов вернулся, то принес хорошие новости – Белинскому «Бедные люди» тоже понравились. В это было почти невозможно поверить – Федор стал литературной сенсацией буквально за ночь. Некрасов предложил представить его Белинскому, но Федор так нервничал, что отказался выходить из дома. До сих пор, во всю жизнь, во всех мечтах моих о том, как я буду обращаться с людьми, – у меня всегда выходило очень умно; чуть же на деле – всегда очень глупо. И признаюсь в этом с негодованием и искренно, я всегда выдавал себя сам словами и торопился[75].

– Что я ему? – морщась, спрашивал Федор[76]. – Что я буду там делать? Что у нас общего? Он ученый, известный писатель, знаменитый критик. А что я?

– Федор Михайлович! Какая скромность! И ради кого? Разве не читал я «Бедных людей»? Разве не читал их Белинский?

– И что с того? – спрашивал Федор, тая улыбку. Его неодолимая неловкость боролась с самолюбием, пока, наконец, Некрасов не ухитрился как-то вытолкать его из дверей.

Белинский жил в большом доме на углу Невского и Фонтанки, где продавали яблоки и пряники, в квартире с окнами, выходящими на конюшню. Федор совсем было решился позвонить в дверь, но вновь оробел и сбежал вниз по лестнице. Некрасову пришлось увещевать его, что своим отсутствием он больше рассердит Белинского. Наконец тот согласился вернуться.

Их провели в аккуратный кабинет с домашними растениями, натертыми полами и взиравшими отовсюду лицами литературных гигантов: портреты и бюсты Вольтера и Руссо, Пушкина и Гоголя. Белинский появился среди них – невысокий человек со светлыми волосами и таким тяжелым взглядом, что встретить его было бы не по силам любому, а тем более Федору, который в подобные моменты имел привычку съеживаться, будто стараясь тихо и незаметно выскользнуть из комнаты.

Когда все расселись, Белинский возбужденно воскликнул:

– Да вы понимаете ль сами-то, что это вы такое написали![77]

Федор сидел молча,