Читать книгу - "Рождение Российской империи. Концепции и практики политического господства в XVIII веке - Рикарда Вульпиус"

Что касается вопроса, существовало ли в российской державе в XVIII веке различие между политикой самоцивилизирования и цивилизирования других, показательным является сделанный Змеевым и Татищевым выбор носителей цивилизации. Не только на представителей российской администрации или армии была возложена обязанность следить за тем, чтобы кочевники изменили свой образ жизни. «Русских крестьян и разночинцев» также следовало обязать участвовать в работе над «цивилизированием» посредством их целенаправленного поселения среди калмыков. Совершенно очевидно, что Змееву и Татищеву, а также Верховному кабинету, одобрившему их предложения в июне 1741 года, даже не пришла на ум мысль о том, что разночинцы или русские крестьяне, возможно, и сами могли быть слишком грубыми, нечистоплотными и необразованными[1043]. Одной только их оседлой формы жизни, их познаний в области земледелия, а также их принадлежности к Русской православной церкви было достаточно, чтобы счесть их подходящими носителями цивилизации по отношению к «цивилизируемым»[1044]. При этом существовала колоссальная уверенность в том, что «дикие», «необходительные», принудительно переселяемые калмыки были в состоянии стать «цивилизованными» русскими и что они сами тоже этого хотели. Вера в превосходную силу примера, подаваемого русскими, не оставляла места ни малейшим сомнениям. Конечно, никто не хотел слишком утруждать «цивилизаторов». Пожелание калмыцкой княгини Анны Тайшиной передать ей уже российские деревни и с ними русских крестьян, чтобы она сама с подвластными ей калмыками могла наблюдать за их крестьянской работой и чтобы ей и другим калмыкам обучиться у них домашнему быту, Коллегия иностранных дел отклонила. Кочевники не привыкли владеть деревнями, и русским крестьянам пришлось бы трудно, если бы княгиня не справилась с этой задачей[1045].

Успех, отрезвление и стратегическое разнообразие

Начало проекта было многообещающим. За двадцать пять лет население Ставрополя формально выросло с чуть более двух тысяч новообращенных калмыков вначале до почти восьми тысяч. В 1760‐х годах власти даже принуждали калмыков селиться в Оренбурге вместо Ставрополя, поскольку его считали перенаселенным[1046]. Ставрополь стал синонимом надежды на успех эксперимента по совмещению религиозного и социально-экономического обращения[1047]. Так, вместе с калмыками в Ставрополе также поселили «вновь крещенных азиатцев», бежавших из казахского рабства, в надежде, что из них получатся христиане-земледельцы[1048]. В 1744 году по инициативе нового оренбургского губернатора Ивана Неплюева Сенат согласился на введение общинной обработки земли по образцу Уральского казачьего войска. Суть нововведения заключалась в том, что всем семьям раздавали семена, а урожай делился между членами улуса[1049].

Однако вскоре возникли сомнения в том, произошли ли желаемые масштабные перемены образа жизни, финансируемые из государственных средств. В действительности в первые пять десятилетий лишь немногие соратники Анны Тайшиной занимались земледелием. Ожидаемая волна изменения образа жизни не затронула большинство переселенцев. Большинство ставропольских калмыков только номинально оставались крещеными и продолжали придерживаться своих ламаистских верований. К тому же они предпочли по-прежнему кочевать со своими стадами, вместо того чтобы распахивать выделенную им землю[1050]. Более того, в 1750‐х годах попытки бегства принудительно поселенных ставропольских калмыков участились настолько, что правительство посчитало необходимым применять все более изощренные методы и принимать все более жестокие меры с целью запугивания[1051]. В 1768 году оренбургский губернатор Абрам Путятин призывал правительство усилить позицию «носителей цивилизации» и поселить русских крестьян, отставных солдат и даже крещеных мордвинов, чтобы они обучали кочевников техникам земледелия и первое время могли обеспечивать их зерном и хлебом[1052].

Сами же «цивилизируемые» не видели необходимости в своем «цивилизировании» посредством оседлости и земледелия. Внимательным наблюдателям и через тридцать лет не удавалось разглядеть никакого развития земледелия[1053]. И даже на рубеже веков только часть ставропольских калмыков перешли к смешанной форме хозяйствования и в дополнение к традиционному скотоводству стали заниматься заготовкой сена и немного сельским хозяйством. Изменения происходили настолько медленно, что в 1836 году, то есть спустя столетие после основания Ставрополя и с начала кампании по насаждению оседлости, чуть более половины живущих там калмыцких родов занимались преимущественно сельским хозяйством. Более 30 процентов семей придерживались скотоводства[1054]. Впечатления Николая Александровича Нефедьева, в 1817 году посетившего ставропольских калмыков на Волге, с точки зрения российских «цивилизаторов» оказались еще более отрезвляющими:

Калмыки эти почти ничем не отличаются от калмык, обитающих в Астраханской губернии. Они также ведут жизнь кочевую и занимаются скотоводством, а о хлебопашестве, кажется, никогда не думали и не думают, отдавая пожалованные им для этого земли, равно как и луга, лес, воды из оброка русским крестьянам ближайших селений, что доставляет им возможность быть счастливыми арендаторами[1055].

Таким образом, желание российского правительства показать пример ставропольским проектом, а вместе с этим и цель «мешать» калмыков «с российскою нацией» казались недостижимыми[1056]. Тем не менее в 1764 году астраханский губернатор Н. А. Бекетов решился задать вопрос, не стоит ли попробовать перевести к оседлости всех калмыков его губернии[1057]. Поводом для этого стал запрос калмыцкого тайши Замьяна, который искал возможности ускользнуть от своего личного противника — калмыцкого хана Дондука-Даши — и с этой целью просил разрешения на поселение. Однако на этот раз Коллегия иностранных дел ответила отказом. Правда, тайше Замьяну, который, следуя ставропольскому примеру, также пожелал для себя строительства поселения, повышенных ежегодных выплат и защиты со стороны властей, разрешили поселиться среди 250 казаков на западном берегу Волги к северу от Астрахани. Ему оплатили строительство жилья, снабжали запасами сена, дали высокое годовое жалованье и надеялись, что эти меры помогут «приобучить калмык к вящей людкости»[1058]. Однако в то же время Коллегия отвергла идею сделать оседлым весь «калмыцкий народ».

Рис. 23. Строение калмыцкого лагеря с юртами, лошадьми, верблюдами и кладью вблизи устья реки. Слева — надгробный памятник калмыцкому ламе 1772 года. Медная пластина, изготовлена в 1768–1769 или в 1772–1773 годах Д. Р. Ничманом

Крупные поселения, по ее мнению, не отвечали интересам империи. Даже если калмыки по природе и были «варварскими» и склонными к грабежам и воровству, они все же служили безопасности российского фронтира. По причине их постоянного кочевничества вражеские рейдовые отряды не знали их точного местонахождения и воздерживались от нападения. С другой стороны, полный переход калмыков к оседлому образу жизни опустошил бы степи. Это позволило бы казахам продвинуться из‐за Яика к Волге, чего они давно желали[1059]. Однако подобное передвижение представляло бы опасность, считали в Петербурге, так как казахи могли вступить в союз со своими