Читать книгу - "Проклятое искусство - Вадим Алексеевич Козин"

Что бы я сделал, если бы вернуть те времена. Мама, прости меня. Мне так тяжело, никто меня не может понять. Гнусности и ложь сыплются на меня. Ничего не зная, люди вольно или невольно клевещут, изощряя свою фантазию. Ты одна знала меня. Я не такой, каким они меня изображают. Но годы идут, и смерть нет-нет, но и заглядывает ко мне в окно, как бы проверяя, когда начнутся приготовления к ее приходу. Я не страшусь этого визита, он приведет к встрече с тобой.

Удивительный сейчас пригрезился мне сон. Будто я на старой квартире по Б. Дворянской, 28, кв. 11, в нашей гостиной, в деревянном доме, но это была родительская спальня. За отцовским письменным столом пишу какую-то анкету или заявление (реагаж мозговых клеток на гаскинскую телеграмму о срочной высылке копии паспорта для пенсии), тут же сестра Ксения что-то делает, кажется, гладит. Написав, я понял, что написал неправильно, необходимо переписать вновь, отдельным заявлением. Замечаю, что на письменном столе лампочка не горит. Ксения посылает какую-то девушку за лампочкой. В комнате находится еще какая-то девушка, которую я неловко пытаюсь обнять. Беру ее за руку, она, смущаясь, жмет ответно мне руку. Я неловко угощаю ее карамельками, говоря: «Какая вы длинная (она действительно выше меня на голову), кушайте, кушайте конфетки». Она берет одну, а остальные во время продвижения по комнате кладет на близстоящий стол. Нелепо прижимаясь друг к другу, мы выходим на улицу. Я возвращаюсь в комнату и кладу в карман две оставленные карамельки. В это время она входит обратно в комнату, и мне делается не по себе, вдруг она заметит исчезновение оставленных ею конфеток. Отхожу к столу. Входит мужчина лет 25— 26 с каким-то списком. «Так что же, подпишитесь, как все артисты для солдат». Я догадываюсь, что он хочет внести меня в списки артистов — участников концерта для солдат, я притворяюсь, что не понимаю, в чем дело. Тогда он начинает пояснять, что я зачислен в списки солдат Казанского вокзала из-за того, что театр не может держать артистов такого плана, как я, что ему драматическим и опереточным артистам не из чего выдавать зарплату. Ну а я туда не пойду! И мне почему-то делается на душе тревожно, тоскливо, сердце начинает неправильно биться, но я ему не показываю своего внутреннего, ошеломленного этим сообщением состояния. Он говорит, что знает и слышал обо мне, но по его лицу я вижу, что он знает больше, но не имеет права досказать до конца. С этим неприятным чувством я и проснулся.

После сна мне припомнился до мельчайших подробностей письменный стол отца. Большая доска, покрытая вылезшим и выцветшим зеленым сукном. Отец всегда прикрывал доску листами цветной промокательной бумаги, плотной, но принимающей на себя чернила. Бронзовый настольный письменный прибор состоял из своеобразной бронзовой литой подставки на две чернильницы, в которых были чернила двух сортов: синие и красные, два подсвечника, изображавшие ствол какой-то морской травы с широкими листьями. Эти подсвечники при чистке обычно развинчивались. В левом углу стола обычно стояла лампа с металлическим, зеленого цвета абажуром, который мог подыматься и опускаться, лампа ранее была керосиновая, но ее приспособили для электрического освещения. Две линейки: одна никелированная, другая черная эбонитовая, впоследствии отцом было куплено, а может быть, привезено из отцовского дома лекало. Он окончил Рисовальное училище барона Штиглица по классу обоев. Большие конторские счеты с крупными костяшками. Эти счеты я в игре превращал в трамвайный вагон, а сестренки возили друг друга в них, как в тележке. Простые деревянные пресс-папье. Впоследствии матерью была куплена четырехугольная вазочка для перьев и карандашей — сиреневого стекла. И деревянный стулик для марок. Марочница из стекла. К письменному прибору была перьедержательница, в которую втыкались ручки чернильные. Затем папка для дел с проложенными в ней листами промокательной бумаги. На верхней корке коричневого цвета золочеными буквами было проставлено наименование фирмы, рекламирующей какой-то русский банк с фотографией дома, где находилось управление этого банка. Письменный стол был двухтумбовый. В крышке были средний и два боковых ящика. В каждой тумбе по два ящика, закрывающихся одной дверцей. Посередине каждой дверцы вместо ручек была прикреплена из резного дерева голова льва с оскаленной пастью и огромными клыками.

24.00. Вышел на улицу, чудесная ночь. Небо усыпано звездами. Свежо, тихо и темно. Наши все улеглись спать. Островский храпит вовсю. Сейчас и я смажу нос, почищу зубы и также лягу спать. Недели через две буду ждать своей судьбы и счастья. Неужели мама в свой день не поможет мне? Я почему-то верю и надеюсь. Это плохо, когда такая уверенность — всегда бывает неудача...

1.10.56

Очевидно, послезавтра будем в Магадане. Полетим на военном самолете. Для солдат завтра делаем шефский концерт в 3 ч. дня. И за это нас бесплатно отвезут в Магадан, это нам на руку, ничего не будет стоить багаж. Планирую взять цветной линолеум и рюкзак лука.

Итак, оканчивается моя вторая гастрольная поездка. 4 месяца театр трепал мне нервы. Ни одного, буквально ни одного концерта не было, чтобы я не нервничал. Этот бездарный Любович и пьяница Кабалов, сколько крови выпили, один Бог знает. Но теперь все покончено. Хватит. Если я и поеду, то поеду не с ними. Изумителен один человек...

4.10.56

Меня вчера просто развеселила информация в газ. «Красный маяк», органе Николаевского-на-Амуре горкома, от 3 окт. 1956 года. Мне не хочется ничего говорить об этой рецензии[84].

Мы еще никуда не улетели! Проклятый Магадан из-за непогоды не принимает ни один самолет. Здесь же погода весь день была солнечная, ветреная и холодная.

Осенний дождь

В мое окно стучит.

С багряных кленов

Ветер листья рвет,

Клин журавлиный

Гирляндой длинной

На юг, к теплу, спешит.

Лист золотой

К стеклу окна прильнул.

Как будто в душу

Мне он заглянул.

Тебя в ней нету!

И без тепла и света

Один, совсем один, живу.

17.09.56.

5.10.56. Магадан

Прилетели в 2 ч. 15 м. дня.

В театр вечером не заходил. Не могу видеть морды Гаскина. Он погубит и театр, и людей. Это дешевка. В библиотеке идет ремонт. Все полки с книгами заклеены газетами.

В театре, несмотря на снижение цены на билеты, мало народа. Сегодня шла «Сильва», и народу было мало.

Теперь аншлаг почти на 4—5 тысяч меньше прежнего, а поднятие занавеса стоит гораздо