Читать книгу - "Записки нечаянного богача 2 - Олег Дмитриев"

— Пообедаешь с нами? — спросил я у него, тщательно не обращая внимания на звонкую тишину из-за двери.

— Не-не-не, и не уговаривай, — он даже руками замахал, как Печкин, которого звали за новогодний стол без телевизора. — Тебе тут и без меня не скучно будет. Держись давай, я через недельку загляну, проведаю.

По пути до вездехода Степан рассказал, что повариху учёной экспедиции нашли через без малого месяц после того, как с ними пропала связь. Она была в рванине, седая, старше лет на десять-пятнадцать, чем на момент высадки, и совершенно безумна. Я раздумал благодарить Головина за выбранное для «переждать» место. Помахав вслед развернувшейся на одном месте ГТС-ке сквозь оседавшие клубы выхлопа, закурил и посмотрел в ту сторону, где таилось таёжное озеро. И решил, что фиг я туда хоть один лишний шаг сделаю.

Из дома тем временем стали доноситься голоса — командные женские и недовольные мужские. Я вспомнил поговорку про то, что дома хозяйничают женщина и кошка, а за стенами и дверями — мужчина и собака, и усмехнулся. Народная мудрость — на то и мудрость, на то и народная. Прошел мимо сеней в крытый двор, набрал с дровяника охапку колотых дров, подхватил топор из колоды и пошел в горницу. Современные слова как-то плохо шли на ум.

— Ноги вытирай! — окрик Нади и мамы, сработанно-одновременный, едва не выбил мне все дрова из рук. Но ноги я, разумеется, вытер тщательно. Я не враг своему здоровью. Ну, по крайней мере, стараюсь иногда.

Под ногами лежала какая-то влажная мешковина. Полы из тесаных бревен были уже мытыми и неспешно подсыхали. Это было видно в светлых квадратиках солнечного света, разлиновавших участок между печкой и столом. Печка, по счастью, оказалась «голландкой», с плитой, гостеприимно улыбавшейся чугунными блинами конфорок. Могла бы и русская оказаться, беленая известкой, в полкухни, любимого фасона кота Матроскина. Как таких здоровенных топят — я представлял себе очень относительно. Реалист, порывшись на дне памяти, выудил образы старушки Кузьминичны, соседки по деревне, где проходило моё и Петькино детство. Она как-то справлялась. Наверное, и я совладал бы, пусть и не сразу. А тут такой подарок — печь почти как та, наша, деревенская! Под пристальными взглядами брата, сына и дочери нащипал лучинок, сложил как полагается и с одной спички запалил. Не забыв перед этим сжечь половину старинного газетного листа во вьюшке сбоку, и вторую половину — в поддувале. Которое и прикрыл тут же почти полностью — тяга была как из пушки.

Пока лазил руками в чреве старой печки — где-то извозился в саже, а, почесав нос, уделал и морду лица. Аня подошла, пока я сидел на корточках у приоткрытой печной дверцы. Дождалась, когда закрою её и повернусь. Послюнявила пальчик и стала вытирать меня, тоненько напевая песню из старого фильма: «В кухне я тружусь-тружусь, с печкой я вожусь-вожусь, и всегда в золе я». Буквы у неё «ж» пока выходили не вполне уверенно, слегка «отдавая» в «в» и «ф», отчего напев вышел особенно трогательно-милым. Заботливые движения маленьких пальцев за пару секунд превратили маленькое пятно сажи в полноценную боевую раскраску ирокезов, поэтому когда я обернулся к семье — все рассмеялись.

Негромко гудящая печка. Синее небо за окном. Солнечные квадраты на светлых плахах подсыхающего пола. И искренний смех семьи, всей, в полном составе. За это я готов был ходить с немытой мордой сколько угодно.

Но заботы о насущном никуда не девались — смех смехом, а питаться чем-то было надо.

— Мить, сходи за водой, — попросила мама, пока Надя расставляла по столам, полкам и шкафам кухни какие-то банки, кульки и мешочки. Я вышел, поманив за собой парней.

— Петь, я за водой, а вы пока баню растопите, — попросил я брата.

— А как? — влез с оригинальным вопросом сын.

— Руками, — не нашел ничего умнее я. — Петя умеет. Держи топор, дрова вон там. По сторонам смотрите на всякий случай — место новое. И пальцы берегите.

— Иди уже, тренер, — буркнул брат.

— И не спалите баню! — не удержался я от финальной реплики, уже на ходу по тропинке в сторону родничка.

Тропка была нахоженная, трава на ней росла низкая, жесткая и темная, не то, что вокруг — мечта крупного рогатого скота, чуть ли не по пояс высотой, яркая и сочная. До родника дошел минут за семь, да все в горку, не крутую, но ощутимую. Из невысокого холмика била струйка в большой палец толщиной, сбегая по выложенному камешками дну явно рукодельного желоба шириной сантиметров пятнадцать. За ним было подобие чаши или ванны, литров в полтораста, наверное, емкостью. Из этой ванны внизу тек неспешный ручей. Я присмотрелся — вода была чистая, без листьев, мух и пыли. Низко поклонившись, зачерпнул первую пригоршню и выплеснул по сторонам широким кругом. Не знаю, почему так сделал, но снова был абсолютно уверен, что нужно было именно так. Второй пригоршней умылся хорошенько, фыркая и отдуваясь. Третью выпил почти всю — вода была по вкусу почти как та, из правого ручья у моего бурого балагана, только привкус какой-то необычный, не то полынный, не то ковыльный, но не горький. Сладковато-привольная — так, почему-то назвал воду внутренний реалист. И эффект похожий — с нескольких глотков словно и наелся и отдохнул. Зачерпнул осторожно два ведра из чаши-ванной, поклонился родничку, не ставя вёдер, и пошёл к дому.

А едва зайдя во двор, замер. Внутренний скептик поочередно то тер глаза, то прикладывал ладони к ушам, чтобы получше расслышать. Было такое ощущение, что лежавший на плечах вторые сутки груз тревоги и постоянной опасности рухнул, да так, что аж земля вздрогнула. Я просто рот разинул. На ступеньках высокого крыльца сидели три моих главных женщины-девочки. Между мамой и Надей стоял ведёрный чугунок, откуда одни по очереди доставали картошку. Аня поливала им на каждую из казавшегося огромным в ее руках старого медного чайника. Они чистили картошку и складывали в большую эмалированную кастрюлю с какими-то яркими сине-зелеными цветами на чуть отколотом боку. И при этом пели «За окном черемуха колышется». На два голоса. И Анюта тихонечко подтягивала на повторах. Я сглотнул, казалось, снова забыв, как дышать.

Дух мертвого шамана? Медведь-людоед? Голоса далеких предков в небесах над дубравами и реками? Древние ведьмы и заповедные клады с несметными и небывалыми богатствами? Это всё чушь,