Читать книгу - "Любовь и смерть в Италии эпохи Возрождения - Томас Коэн"

Франческу, настаивая, что совершил все сам после того, как отослал ее прочь. Согласно заверению юноши, он всегда чтил Инноченцию как свою жену. Бедняга! Ему пришлось удовольствоваться жалким приданым от Джованни-Баттисты.

5 апреля Веспасиано снова пришлось ненадолго вернуться в суд. По установившейся в Риме практике, суд пригласил его подтвердить сделанные ранее признательные показания и, возможно, чем-то их дополнить, если пожелает. В этот-то раз молодой человек и изложил полную версию своей якобы состоявшейся помолвки по настоянию невесты, о которой двумя днями ранее лишь мельком упомянул. Он пересказал свой уговор с Инноченцией, описал дефлорацию, переговоры с отчимом в тюрьме, а в конце добавил загадочную фразу: «И при этом присутствовала Франческа»826. Возможны два прочтения этой интригующей ссылки на свидетеля, способного подтвердить сказанное. Первое относит предмет этой ремарки на несколько предложений назад, до разговора о сексе и договора в тюрьме, и синтаксически, в силу такой отдаленности, является менее вероятным. В этом случае мы понимали бы это как присутствие Франчески при частном соглашении об обручении. Однако, спросим мы, почему же тогда она сама не упомянула перед судом этого обстоятельства – драгоценного для смягчения ее собственной вины? Второе толкование лучше соответствует как синтаксису, так и обычной стратегии судебных речей. В этом случае Франческа оказывается свидетелем переговоров в тюрьме, а заключенное в результате соглашение становится трехсторонним, где Веспасиано умудрился не навредить не только будущему тестю, но и бывшей кормилице, чьи постельные уловки он замел под кровать. Эта версия дает простор фантазиям по поводу того, на какие уступки и обещания должна была пойти каждая из трех сторон. Но в то же время здесь имеются очевидные трудности. С чего бы Джованни-Баттиста стал лить бальзам на раны, нанесенные законом женщине из простонародья, от которой он потерпел ущерб? Дозволил ли бы он вообще ей присутствовать в момент своего триумфа? И какой резон был у Веспасиано привлекать дополнительного свидетеля слабого пола, низкого происхождения и откровенно скверного нрава, чтобы повторить свои обязательства перед тем же самым судьей, который уже слышал их ранее? Поэтому, что бы ни говорил тут синтаксис, первая интерпретация все же вероятнее. Франческа присутствовала при тайном обручении, если, конечно, оно вообще имело место. Как часто бывает в микроистории, нить рассказа сматывается в клубок загадок.

Завершив эту процедуру, суд перевел Веспасиано из одиночки для предварительного следствия в общую тюремную камеру и назначил ему обычный трехдневный срок на подготовку защиты. Однако в делах трибунала нет никаких следов ни приговора, ни защиты, ни каких бы то ни было иных формальных этапов дела. Скорее всего, несмотря на все многообещающие указания в протоколе, юридический процесс вскоре сам собой завершился, безо всякого его формального закрытия. В конце концов, свою главную социальную функцию суд уже выполнил – он выступил посредником и привел стороны к соглашению.

Несмотря на всю туманность некоторых обстоятельств, эта милая история содержит немало уроков для социальной антропологии Европы раннего Нового времени. Она показывает кое-что из того, как было принято ухаживать, и как мужчины, но еще более женщины, участвовали в этой житейской игре. Еще она показывает способы использовать свою образованность с целью завоевать несговорчивых супругу или супруга. Это история, полная перекрещивающихся стратегий, где каждый игрок тщательно взвешивал каждый ход. Как часто бывает в старинных итальянских процессах, все участники, даже проигравшие, выглядят весьма практичными, как, в неменьшей степени, и сам суд. В конце концов, туго пришлось одной только Франческе, лишившейся работы и жилья. Джованни-Баттиста без особых затрат сбыл с рук падчерицу. Инноченция приобрела привязанного к ней, хотя временами неделикатного и ненадежного мужа. Веспасиано досталась образованная и хорошо владеющая собой жена, пусть и с маленьким приданым. Судья удачно примирил тяжущихся. Развязка, достойная комедий Шекспира. Редкое дело в римском суде заканчивалось так счастливо.

Как говорилось во введении к этой книге, блестящий антрополог и социолог Пьер Бурдьё в молодости на хорошем уровне играл в регби827. Пренебрежительно относясь к увлечению ученых мемуарами, он, верно, отмел бы такую связь, но его опыт на поле вполне мог побудить его принять и начать разрабатывать идею, выдвинутую еще философом Морисом Мерло-Понти: жизнь имеет много общего со спортом828. Как и на игровом поле, события происходят так быстро, что нам редко удается заметить все, что имеет к нам отношение. Подобно атлетам на стадионе, на поле жизни мы действуем, руководствуясь лишь частично осознанной, основанной на рефлексах полурациональностью. Но жизнь сложнее, чем игра в мяч. По Бурдьё, мы играем на многих полях одновременно. Наши социальные инстинкты, обозначаемые им как габитус, позволяют нам прокладывать свой курс, обладая лишь частичной информацией и неполным ее пониманием. Габитус у Бурдьё одновременно индивидуален и коллективен, наполовину произволен и наполовину детерминирован. Он связывает воедино стереотипы восприятия и оценки издержек, выгод и других последствий наших действий. Согласно Бурдьё, мы не движемся вслепую, но и не просчитываем свои ходы с интуитивной точностью чемпиона по шахматам или же тем более его антагониста – скоростного компьютера, вовсе лишенного какой-либо интуиции. Скорее, мы делаем наши ходы лишь с частично подкрепленной информацией и наполовину сознательной рациональностью опытного игрока. Бурдьё называет необходимый набор знаний «чувством игры»829. Схема Бурдьё, пусть и не имеет предсказательной силы, весьма продуктивна, поскольку она обращает внимание историков на полусознательные, движимые рефлексами стратегические игры. Если мы представим их играющими именно в таком духе в игры дружбы, ухаживания, совращения, подбора пары для брака, судебного иска и посредничества, то мы сможем лучше понять пятерых главных персонажей в деле Инноченции (считая среди них и судью) и их партнеров.

Если, как говорит Бурдьё, мы часто играем на нескольких полях одновременно, особенно интересной ситуация становится, когда эти поля, соприкасаясь, плохо подходят друг к другу. В такие моменты наши мысли и рефлексы способны на неожиданные и порой резкие повороты. Противоречивые импульсы и драматические импровизации выявляют контуры наших ролей и линии напряженности в нашей культуре. Конфликт императивов и диссонанс ролей открывают поле для иронии. Коротко говоря, из мудреных стечений обстоятельств и необычных моментов получаются хорошие истории и микроистории, поскольку они полны бесценных для историка неожиданностей. Взять хотя бы теперешний наш рассказ. Судья и отчим просто-напросто играют в игры, предписываемые обычаем. Однако уже Инноченция жонглирует партиями, в которых участвует: замешивается в женский заговор в узком домашнем кругу, благочестиво читает с соседкой панегирик девственности, принимает ухаживания в прозе и стихах, становится жертвой изнасилования и несет сексуальный позор, играет роль падчерицы, заботливой