Читать книгу - "Отрешись от страха. Воспоминания историка - Александр Моисеевич Некрич"

и обращение с ним было соответствующее. То же самое было и в КПСС. Если бы меня не исключили из партии, то всю мою оставшуюся жизнь мне бы напоминали о моих «грехах» и о великодушии партии, которая меня простила и вернула в свое лоно. Так и происходит моральное уничтожение человеческой личности.

После ноября 1967 года я не только не обращался в высшие партийные органы с просьбой о восстановлении меня в партии, но неизменно уклонялся от неофициальных приглашений совершить формальное покаяние и дать возможность Комиссии партийного контроля простить меня. Такого рода намеки и предложения делались мне много раз в течение последующих девяти лет и в последний раз — во время моего разговора с директором Института всеобщей истории академиком Е. М. Жуковым в конце февраля 1975 года. Эти предложения передавались мне разными людьми, связанными с партийными органами и с органами государственной безопасности.

Сразу же после моего исключения из партии на собраниях пропагандистов начали разъяснять, по каким причинам это произошло. И в самом деле, положение было довольно странное: исключают из КПСС не за подпольное издание, не за издание, вышедшее за рубежом, а за книгу, мытую-перемытую в цензуре, опубликованную советским научным издательством. Естественно, что докладчикам приходилось извиваться, как ужам на сковородке.

Интересно, однако, что же говорили докладчики. Вот краткая запись одного из выступлений в партийном кабинете МГК КПСС.

Докладчик. Немало гнусного написано о Великой Отечественной войне. В Москве, например, вышла книга доктора исторических наук, старшего научного сотрудника Института истории Некрича. В книге по существу содержится критика советской политики в начале войны. Некрич старается вслед за буржуазными пропагандистами доказать, что если бы СССР не заключил договора с гитлеровской Германией, а пошел бы на сближение с Англией и Америкой, которые хотели честно остановить гитлеровскую агрессию, то Второй мировой войны не было бы. Не говоря уже о том, что это клеветническая трактовка войны, налицо явное совпадение взглядов реакционных английских и германских буржуазных пропагандистов со взглядами советского историка. В книге содержится утверждение, что Советский Союз вел себя коварно, а западные державы честно. В советской исторической литературе эти вопросы освещены достаточно: англофранцузская дипломатия пыталась толкнуть гитлеровскую Германию на СССР.

Нам все ясно. Нельзя не отметить, что книга Некрича построена на буржуазных источниках и игнорируются советские данные. Некрич в конце концов обвинил партию и правительство, что они не подготовили достаточно страну к нападению, что не было достаточной перевооруженности.

На московском городском комсомольском активе в середине июля 1967 года докладчик получил две записки. Первая: а может быть, Некрич просто ошибся, а не делал этого преднамеренно?

— Нет, — последовал ответ, — он не мог ошибиться. Ведь он доктор исторических наук.

Вторая: почему решение об исключении принято два года спустя после выхода книги?

— Все это время ему старались разъяснить его ошибки, но он не хотел слушать.

Однако мнения были далеко не однородными. На одном закрытом собрании докладчика, ответственного работника, спросили, не считает ли он, что «дело Некрича» наносит Советскому Союзу огромный ущерб за рубежом. На что тот ответил откровенно: «Да, была сделана большая глупость, придется его восстановить».

Сообщение об исключении было немедленно передано за рубеж многими корреспондентами иностранных газет и радио. Комментаторы оценивали исключение как усиление нажима сталинистов и укрепление их позиций в руководстве партией.

По иронии судьбы именно в это время вышел перевод моей книги в Чехословакии, затем в Венгрии, чуть раньше книга вышла в Польше.

...Очень многое переменилось в нашей стране после смерти Сталина, и совершившиеся перемены были необратимы, несмотря на все зигзаги истории. В сталинские времена я был бы немедленно арестован и осужден как враг народа. От меня, возможно, отвернулись бы некоторые мои друзья, а знакомые вообще бы заявили, что такого человека знать не знают и в глаза не видывали. Это было очень обычно и даже не вызывало негодования, лишь горький осадок в душе.

Мое исключение из партии не только не вызвало охлаждения со стороны моих друзей, но скорее наоборот, каждый из них на свой лад и манер старался сделать мне что-нибудь приятное. Один из моих друзей повез меня «проветриться» в места, где жил когда-то великий русский поэт Александр Пушкин, на Псковщину, в Михайловское и Тригорское. Это была чудесная прогулка, которая позволила мне быстро прийти в себя.

Ко мне очень хорошо относились многие мои сослуживцы по институту. Даже большинство недругов было сдержано в выражении своей неприязни.

Мои друзья никогда не покидали меня в самые сложные, тяжелые моменты моей жизни. Я счастлив в друзьях. Они и я составляли неразрывное целое, и я верю, что ни расстояния, ни недоразумения, которые ведут иногда к неадекватным последствиям, не могут, в конечном счете, расторгнуть наши душевные узы.

* * *

А что же книга «1941, 22 июня»?

20 августа 1967 г. Главлит (т. е. главная цензура) приказала всем библиотекам, в которых нет отдела специального хранения, книгу изъять, списать по акту и уничтожить. И книгу рвут и сжигают во многих библиотеках страны. Это происходит не в средние века, а во второй половине XX века в первом в мире социалистическом государстве.

Глава 9. Девять «тощих» лет

Силен духом будь, не клонись в напасти.

А когда вовсю дует ветер попутный,

Мудро сократи, подобрав немного, Вздувшийся парус.

Гораций Флакк

Меня «курируют». — Вторжение в Чехословакию. — Отклики в СССР. — Отзвук на Западе. — Реорганизация Института истории. — Пытаются лишить меня докторской степени. — Отбиваю атаки. — Рукопись блокирована. — В исторических институтах. — Случай П. Волобуева. — Всемирный конгресс исторических наук в Москве; меня решено не допускать. — Прорыв

Исключение из коммунистической партии решительно изменило мою жизнь: у меня появилось много дополнительного времени! Никто не привлекал меня больше к общественной работе. Время целиком принадлежало мне, и я мог распоряжаться им по своему усмотрению.

Я давно заметил, что беспартийным ученым, если они профессионалы хорошего уровня, живется куда лучше и вольготнее, чем членам партии. Как-то я подсчитал, что потратил на партийные собрания, общественную работу, на разговоры, с этим связанные, не менее 30-40 процентов полезного жизненного времени (я исключаю из этого подсчета время, необходимое для сна). Если беспартийные специалисты достаточно разумны, чтобы не рваться на командные должности, то даже в условиях тоталитарной системы их преимущества неоспоримы.

Да, у меня было время. Надо