Читать книгу - ""Русская Ганза". Жизнь Немецкого подворья в Новгороде, 1346–1521 годы. - Марина Борисовна Бессуднова"

торговых зонах Ганзы[115]. В то же время неуклонный рост соляной торговли в Пскове[116] не был отмечен подобными трудностями, что свидетельствует если не о надуманности, то о сильном преувеличении проблемы с расфасовкой соли в русско-ганзейской торговле и о приемлемости ее традиционного порядка для русских купцов. Вместе с тем исследователи отмечают в политике Ивана III и его преемника Василия III тенденцию, связанную с ограничением завоза на Русь высококачественной импортной соли из Западной Европы — из люнебургской Салины или Байо[117]. И. Э. Клейненберг в связи с этим выдвинул интересное предположение, согласно которому ограничение соляного импорта диктовалось стремлением русских государей увеличить подвоз крайне необходимого для нужд Московии серебра[118].

Не меньшую озабоченность обитателей Немецкого подворья вызывали нестандартные бочонки с медом (№№ 16–18, 66), отличные от любекскою эталона (№ 66), а также появление неправильно упакованных бочек с сельдью. Последнее, что не исключено, отчасти также было связано с появлением новых поставщиков. Жалуясь на маленькие бочки, ганзейцы, в частности, замечали: «Из каких пределов они так были отправлены, мы, к прискорбию, не можем знать» (№ 86). В этой связи уместно вспомнить, что в торговле сельдью вендские города, которые ориентировались на новгородский рынок, в XV веке были существенным образом потеснены их североморскими конкурентами, сумевшими взять под контроль рыболовный промысел южнее Бельта[119]. Так не этим ли обстоятельством вызвано изменение размера бочек с этим товаром?

Изменения в русско-ганзейской торговле XV века совершались также вследствие все возраставшего распространения в ней кредитных операций и торгового посредничества[120], строго возбранявшихся Новгородской шрой и ганзейским руководством[121]. Торговля в кредит, механизм которой в практическом и правовом отношениях тогда лишь вырабатывался[122], требовала от деловых партнеров взаимного доверия и не всегда уберегала от нечестности. Надо отметить, что администрация Немецкого подворья строго взыскивала с купцов, нарушавших свои обязательства в отношении новгородцев, и тем самым выступала гарантом их добросовестности. Показательна в этом отношении история, случившаяся в 1439 году с купцом Хуге, который занял у русских денег и уехал не расплатившись, за что был лишен права пользоваться подворьем. Похожая ситуация имела место в отношении Корда Штипеля, также задолжавшего русскому купцу (№ 55). Подобная мера воздействия была применена в 1454 году к Гансу Кремеру, тайно выехавшему из Новгорода, но доставленному обратно его русскими кредиторами (№ 65). В 1461 же году ганзейская община в Новгороде потребовала от Генриха фон Хурлена выплатить 15 гривен в счет оплаты сделки, заключенной им в Нарве с новгородскими купцами (№ 67). Такого рода действия выглядят вполне оправданными, поскольку необязательность ганзейцев могла обернуться для подворья санкциями со стороны новгородских властей, включая аресты («задержания») купцов и товаров.

Впрочем, судя по корреспонденции подворья, поводом для задержаний ганзейцев довольно часто служили коллизии, с купеческими сделками никак не связанные, например, ограбление пиратами русских купцов (№ 50) или мелкое повреждение деревянной мостовой, допущенное ганзейцами при постройке ворот Готского подворья (№ 56). Поводы для взаимных претензий рождались подчас из-за ссор и драк. Так, в 1426 году новгородский купец Павел при заключении сделки с Германом фон дер Беке в запальчивости ударил того по лицу, а тот ответил ударом на удар (№ 45). Число подобных инцидентов в Новгороде непрестанно увеличивалось в связи с тем, что по мере распространения посредничества, не требовавшего личного присутствия владельца товара в момент сделки, среди обитателей подворья стали преобладать молодые купцы и приказчики (gesellen). Руководство Немецкого подворья было обеспокоено их поведением и не раз обращалось к ревельскому магистрату с просьбой приструнить молодежь, которая не соблюдает обычаи (№№ 49, 83). Примером неприятностей от нелегальной или полулегальной деятельности такого рода, которую осуществляли молодые приказчики, может служить история тяжбы ганзейской общины Новгорода с Берндтом фон Вреде, для которого нарушение торговых обычаев обернулось тюремным заключением в Любеке (№№ 19, 20, 21, 23, 30, 32).

Развитие правовой базы новгородско-ганзейского делового сотрудничества, в основе которой изначально лежал обычай, совершалось медленно и не успевало за изменением торговой практики, которое проявлялось в расширении круга занятых в торговле лиц, распространении кредитных операций, мобилизации купеческих капиталов, развитии частной инициативы и т. п., что временами порождало неприятные коллизии. Новгородско-ганзейская «старина», в частности, оказалась неприспособленной к усвоению гарантий неприкосновенности личности купца и его имущества, но предусматривала коллективную ответственность за правонарушения отдельных лиц, вследствие чего иноземные купцы часто становились заложниками ситуации как в Новгороде, так и в ганзейских городах близлежащей Ливонии.

Комплекс ганзейской документации с Немецкого подворья демонстрирует стремление ганзейцев оказывать давление на русских купцов, торговавших в ливонских городах, в целях получения уступок от Новгорода (№№ 6, 53). Новгородские власти, в свой черед, тоже практиковали подобное в отношении ганзейцев, используя не только торговые запреты, закрытие подворья и арест его купцов, но и поощрение «частных войн» (самосудов), к которым прибегали новгородские купцы в случаях отсутствия «управы» за ущерб или обиды, причиненные им на ливонской земле (№№ 58–61, 63, 68, 69). И. Э. Клейненберг усматривал в «частных войнах» форму борьбы новгородцев за равноправное участие в ганзейской торговле[123], хотя они, скорее, явились данью русской, в основе своей архаичной, правовой традиции, требовавшей от обидчика равнозначной компенсации («око за око, зуб за зуб»). Отсюда происходит немыслимое с точки зрения европейца намерение некоего Григория Баклана в отместку за своего компаньона, погибшего в Нарве, лишить жизни любого встретившегося ему немца (№№ 61–63). Показательна в этом отношении уже упоминавшаяся потасовка ганзейского купца с новгородцем Павлом: тысяцкий оштрафовал ганзейца на 20 гривен и взял сверх того еще 10 рублей «посула», заявив, что так он отвечает магистрату Ревеля, который присудил к выплате равнозначной суммы новгородца Ивана, столкнувшего с лестницы носильщика во время своего пребывания в этом городе (№ 45).

Корреспонденция Немецкого подворья и другие ганзейские источники XV века дают основание утверждать, что деструктивный импульс, подрывавший основы новгородско-ганзейских торговых традиций, исходил из изменений порядка торговли Ганзы с русскими городами, в силу чего она стала развиваться в нарушение положений «старины». В ганзейской документации второй половины XV века можно встретить выражение «необычная торговля» (ungewonlicke kopenschopp), которым обозначено новое, несанкционированное, а потому не вполне законное явление в трехвековой истории русско-немецкого торгового партнерства, не получившее еще достойного освещения в исторической литературе[124]. Перерождение традиционной торговли в «необычную», не соответствовавшую обычаю, во многом предопределялось изменением ассортимента русского экспорта, которое наблюдалось в XIV–XV веках. П. Йохансен в числе первых отметил сокращение объемов продаж русских мехов и воска и переход первых позиций к таким товарам, как соль, зерно, рыба, сало, кожа, лес, лен, пенька,