Читать книгу - "Философия достоинства, свободы и прав человека - Александр Геннадьевич Мучник"

уб?ждаютъ Его уступить революціи. Что же д?лаетъ Государь? Онъ посылаетъ въ Петроградъ отрядъ войскъ для водворенія порядка и Самъ?детъ туда. Но предательство ждетъ Его по дорог?; Онъ попадаетъ въ Псковскую ловушку, вс? главнокомандующіе фронтами Ему изм?няютъ, у Него не остается ни генераловъ, ни Правительства, ни солдатъ». Учитывая вышеизложенное, с полной ответственностью можно утверждать, что осуществление военно-государственного переворота во время Великой войны по отношению к законному главе государства, помазаннику Божьему, который при этом весьма достойно осуществлял миссию Верховного главнокомандующего воюющей армии является преступлением цивилизационного масштаба, которое в мгновение ока обрушило всю российскую государственность в историческую бездну и тем самым породило великую русскую смуту.

На мой взгляд, весь период исторического времени после упомянутого военно-государственного переворота, включая Гражданскую войну, и вплоть до окончательной победы в ней крестьянской Красной армии под руководством партии большевиков следует именовать русской смутой, но, отнюдь, не революциями и порождёнными ими преобразовательными процессами. Поэтому совершенно неслучайно один из самых видных руководителей Белого движения, генерал-лейтенант Антон Иванович Деникин (1872–1947) именовал свою фундаментальную книгу о той трагической эпохе «Очерки русской смуты». В этом отношении также представляет интерес позиция и другого современника тех трагических событий, русского публициста и политического мыслителя Ивана Лукьяновича Солоневича (1891–1953), который самим названием и содержанием своей известной публикации «Великая фальшивка февраля» подверг глубокому сомнению устоявшуюся в отечественной историографии трактовку указанного военно-государственного (или по употреблённой им терминологии «военно-дворцового») переворота в Российской империи политически благопристойным наименованием «Февральская революция».

Итак, оный военно-государственный переворот в мгновенье ока превратил могучую императорскую православную Россию, надо признать, с высокообразованным правящим классом, с несомненными достижениями в области культуры, литературы и искусства, находящейся на подъёме своего экономического, промышленного развития в разлагаемое, распадающееся и раздираемое на части русской смутой примитивное, деградированное сельское, деревенское квазигосударственное образование, возглавляемое партией большевиков, для которых единственно доступным методом управления в крестьянской стране оказалась совокупность внесудебных карательных мер и абсолютно неправомерных репрессий, диапазон которых простирался от точечного Красного террора (постановление СНК РСФСР от 5.09.1918 «О красном терроре»), направленного против представителей упразднённого правящего класса (знати, элиты) империи, до всеохватывающего, повсеместного, массового, практически, всенародного террора в виде системы концентрационных лагерей (Архипелаг ГУЛАГ), которые объяли страну в жёсткий корсет всеобщего страха, доносительства и раболепия. Так, в частности, давая определение Красному террору, один из его идеологов и неуёмных воплотителей в жизнь, первый глава Всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем при Совете народных комиссаров РСФСР (ВЧК при СНК РСФСР) Феликс Эдмундович Дзержинский (1877–1926) заявил, что «это устрашение, аресты и уничтожение врагов революции по принципу их классовой принадлежности или роли их в прошлые дореволюционные периоды».

На факт удивительно скоропалительного процесса распада «сельского, — по терминологии К.Д. Кавелина, — деревенского государства» и особенности специфической социальной психологии большинства его крестьянского населения обратил внимание В.В. Розанов: «Русь слиняла в два дня. Самое большее — в три… Поразительно, что она разом рассыпалась вся, до подробностей, до частностей. И собственно, подобного потрясения никогда не бывало, не исключая «Великого переселения народов». Там была — эпоха, «два или три века». Здесь — три дня, кажется, даже два. Не осталось Царства, не осталось Церкви, не осталось войска, и не осталось рабочего класса. Что же осталось-то? Странным образом — буквально ничего. Остался подлый народ, из коих вот один, старик лет 60 «и такой серьезный», Новгородской губернии, выразился: «Из бывшего царя надо бы кожу по одному ремню тянуть». Т. е. не сразу сорвать кожу, как индейцы скальп, но надо по-русски вырезывать из его кожи ленточка за ленточкой. И что ему царь сделал, этому «серьезному мужичку».

Именно эта масса «серьезных мужичков», желающих «кожу по одному ремню тянуть» из себе подобных и породила большевизм в качестве образа мысли и стереотипа поведения, типа жизнеустройства и мировосприятия, и, в конечном счёте, формы государственно-организованного исторического бытия подавляющего большинства населения бывшей Российской империи.

Яркий пример жестокости, которая коренилась в душах крестьянского населения императорской России, привёл в указанной книге П.Г. Курлов, когда описывал крестьянские погромы помещичьих усадеб в Курской губернии времён 1905 г. Так, в частности, выехав в ранге вице-губернатора Курской губернии на место одного из указанных погромов, он обнаружил следующие последствия оного: «По пути нам пришлось проходить через догоравшее имение Волкова. В нем был прекрасный конский завод и значительное количество племенного скота. Мы наткнулись на трупы лошадей и коров с перерезанными сухожилиями на ногах и выпущенными внутренностями. Бессмысленная жестокость, в которой уже зарождались инстинкты современного большевизма!». Переход от бессмысленной жестокости по отношению к животным к осмысленной жестокости по отношению к людям не замедлил себя ждать во времена русской смуты. На подобное обстоятельство обратил особое внимание А.И. Солженицын, иллюстрируя жестокие нравы своего народа, явившие себя во всей красе в период Гражданской войны: «Ещё страшней нам кажется мода воюющих сторон, а потом победителей — на потопление барж, всякий раз с несосчитанными, непереписанными, даже и неперекликнутыми сотнями людей, особенно офицеров и других заложников — в Финском заливе, в Белом, Каспийском и Чёрном морях, ещё и в Байкале. Это не входит в нашу узкосудебную историю, но это — история нравов, откуда — всё дальнейшее…». На эту же тему рассуждал и писатель Эдвард Станиславович Радзинский. В частности, в одном из своих публичных выступлений он заметил: «Напомнить, как делали перчатки из человеческой кожи, что выделывали в подвалах ЧК и в подвалах белогвардейской контрразведки, что делали друг с другом люди, которые принадлежали к одному народу». Приведённое свидетельствует о той безграничной вековой ненависти, которая до поры до времени таилась в душах российского крестьянства по отношению к привилегированным сословиям императорской России, и которую большевики не только выпустили, как джинна из бутылки, но которую при этом возвели в ранг основы своей внутренней политики при построении большевистской державы.

Подводя итог изложению этого узлового момента произошедшей исторической трагедии, необходимо признать, что с государствоведческой точки зрения автор настоящей работы разделяет вывод, к которому пришёл в упомянутой книге П. Г. Курлов: «Думаю, что после русской революции и власти большевистского «правительства» даже в умах нашей беспочвенной интеллигенции, составлявшей оппозицию Царскому правительству, не осталось сомнения в том, что единственною, соответствующею характеру русского народа, формою правления может быть только абсолютная монархия». Такую же позицию в указанной книге высказал и Д.П. Кончаловский, подчеркнув, что «царизм как форма социально-политического строя и общего уклада жизни… единственно соответствовал всех совокупностей существования русского народа, внутренних и внешних». Сходную точку зрения на сей предмет высказал русский военный историк Антон Антонович Керсновский (1907–1944), который утверждал, что «существуй в России конституция с 1881 года, страна не смогла бы пережить смуты 1905 года, и крушение бы произошло на 12 лет раньше. Александру III, отвергнувшему по совету Победоносцева меликовский проект, Россия обязана четвертью столетия блестящей великодержавности». К подобному же выводу в итоге длительных размышлений пришёл и я в своей статье «Выбор формы правления — выбор исторической судьбы» (газета «2000» от 14.12.2007 г.). Да, надо признать, что православная абсолютная монархия (царизм) являлась наиболее адекватной, глубоко органичной, естественной формой государственно-организованного исторического бытия народа Российской империи.

Представляется, что история полностью