Читать книгу - "На пиру богов - Сергей Николаевич Булгаков"

поверьте, ничего запутывать и договорю свою мысль с полной откровенностью, поставив все точки над i. Когда говорится о Католичестве, то разумеется, с одной стороны, догматическое учение определенного содержания, а с другой – известная жизненная сила. Разумеется, одно не отделимо от другого, и вера, учение есть первооснова жизни. Поэтому, прежде всего, можно разделять или не разделять католических догматов, в частности отвергаемых греко-российским Православием. Я их ранее отвергал вместе со всею своей Церковью. Теперь, в результате духовной и умственной работы, я убедился, что догматы Католичества истинны и, в частности, Дух Святой, согласно древнейшему церковному Преданию, исходит от Отца и Сына, а Римский Папа есть наместник Петра, самим Христом установленный глава Церкви, поэтому повиноваться ему и искать с ним связи есть долг моей религиозной совести. И я вижу, что эта вера есть не измена Православию, но древняя правда Православия, извращенная человеческими страстями, в частности византийской гордостью и братоубийственным расколом (как видите, получается полная противоположность Хомякову). Но вместе с этим догматическим прозрением, которое связывает мою религиозную совесть, каково бы ни было там все историческое Католичество, я стал в совершенно новом свете видеть и понимать русскую историю и, в частности, идею Третьего Рима. Здесь, разумеется, надо вслушиваться в «откровение в грозе и буре», внимать, что говорят громы истории. Я скажу вам в двух словах, в короткой схеме, что я постиг. «Россы» были диким и страшным, жестоким и развратным, пьяным и грубым народом, от нашествия которого трепетала Византия не меньше, чем мы от татар. Конечно, народ этот был даровит от природы, но имел мутную и нечистую кровь, причем находился в варварском состоянии. Он не мог из себя реализовать начатки государственности, к которой вообще был способен, как показывает история, без помощи иноплеменников-варягов. Позже всех других (будущих) «европейских» народов приняла Россия святое крещение, в «одиннадцатый» час, по выражению историка Голубинского. Никакого выбора веры, который сочинила несвободная легенда, разумеется, быть не могло, вопрос решила данная политическая конъюнктура, с точки зрения церковно-исторической – случайность: географическое соседство, торговля, связи, политические интересы, хотя, разумеется, здесь мы должны смиренно видеть перст Божий. Но только, приняв христианство от греков, Русь попала в область греческого влияния и восточного обряда, что во многом, конечно, предопределило и тон религиозной и даже культурной жизни. У нас много и охотно говорят об иге латинства, а не замечают духовной кабалы, в которую мы попали от Византии. Однако Церковь не была еще разделена и, как явствует из немногих сохранившихся исторических следов, Русь была совершенно открыта Западу и не находилась в разрыве с Римом, хотя и не была в живом общении. Жизненный вопрос об отношении Восточной и Западной Церквей и о догматических спорах так же не снился новообращенным россам, как он не снится и малым детям. А между тем в это время все сильнее разгоралось пламя вражды Греческой Церкви к Риму, и формальным разрывом 1054 года и открывается эпоха интересных и значительных догматических споров между обеими Церквами на протяжении XI–XVI веков. Ее мы, разумеется, проспали, но стали отравляться, через посредство нашего греческого епископата, разными выдумками и предубеждениями против Западной Церкви, у которой находили десятки вин, причем догматические различия изыскивались рядом со всяким вздором. Мы, конечно, ничего в этом не понимали, но повторяли за учителями, и так воспитывалось наше собственное православное сознание. Вопросы об основных догматах – о Папе и о Духе Святом – даже не всплывают в русском сознании. Лишь грек Максим Грек в своих памфлетах (значит, в XVI веке), повторяющих обычные греческие выводы на эту тему, пытался просветить наших предков. А уровень нашего собственного догматического сознания определяется тем, что святитель Иона, занявший митрополичий престол непосредственно после Исидора и Флорентийской унии, в своем увещании киевской пастве, пишет так: <«…> осьмому великому збору вселенныя никакоже святая правила быти не повелевают и с проклятием отрицают». Этот фантастический догмат означает «не нами положено <…> так во веки веков». Последствия злого дела Михаила Керуллария для нашей родины были неисчислимы. Все эти предрассудки и инсинуации, которые насаждались у нас греками, были приняты нами с тупым и невежественным фанатизмом, который навсегда составил необходимый ингредиент нашего греко-российства. Весь тот темный фанатизм, который в позднейшем расколе направился на никонианство, здесь направился в отношении к Католичеству, и греческие списки католических вин составили ходячую мудрость наших начетчиков и проповедников как раз в то время, когда на Западе воздвигались светильники: Данте, Фома Аквинский и другие великие схоласты… А мы коснели в доморощенном греко-российстве, которое каменной стеной отделило нас от Запада, обрекло на культурное и историческое одиночество, ибо греки навсегда остались для нас чужими, корыстными, надменными опекунами, да и все равно ничем не могли помочь, потому что сами находились в состоянии исторического маразма. А тут случилось еще татарское нашествие, которое продержало нас столетие в состоянии паралича и развратов и отравило нашу жизнь татарщиной… Боже мой, как все иначе могло бы сложиться в нашей истории, если бы мы сразу зажили общей жизнью со всем западным христианским миром, и татарщину одолели бы совсем иначе… Но, значит, такова была о нас воля Божия и такова наша историческая трагедия. Тем не менее христианство мы приняли, хотя и внешне и поверхностно, но горячо, и оно явило себя у нас и как историческая культурно-созидательная сила. Наша государственность и культура стали строиться около Церкви, в ней имея духовную опору. И Церковь, Поместная Греко-российская, дала то, что она имела, то есть ту энергию, которая присуща христианству, даже заключенному во временную и местную скорлупу. Однако все больше и больше давала себя чувствовать и скорлупа. Государственность строилась на Церкви, но и Церковь все в большей мере становилась государственной, неся вериги этой государственности, и создавалось то основное противоречие русской истории, которое до конца вскрывается только теперь, на наших глазах. Итак, первый русский кризис был в XI веке, когда в Византии состоялся разрыв с Римом. Русь сделалась пассивной жертвой этого кризиса, и в результате получилась отсталость и варваризация, усиленная с татарским игом. Однако стихийная мощь, выражающаяся в количественных размерах русского народа, и государственный инстинкт влекли нас к объединению – возникает Московское царство. И как раз на рубеже московского периода русской истории наступает новый кризис в русской истории, как будто открывается новая возможность исторического развития, происходит Флорентийская уния, и в Москву прибывает легат Папы митрополит Исидор. Если бы русский народ отнесся к унии иначе, чем состарившаяся греческая