Читать книгу - "Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Владлен Семенович Измозик"

с малознакомыми людьми очень многие надевают «маски», демонстрируя свою лояльность власти. «Маски» снимаются все реже, даже в разговорах с близкими или друзьями, в дневниковых записях, в письмах. Таким образом, оценивая поведение советских граждан, историки, философы, экономисты и представители других гуманитарных дисциплин обязаны помнить о проблеме «внешнего» и «внутреннего» человека и пытаться проникнуть под «маску», даже если она практически срослась с «лицом».

Нельзя забывать и о другой грани этой проблемы: о соотношении настроения, убеждений и поведения. Следует согласиться с Л. В. Беловинским, что «на повседневное сознание кроме жизненного опыта, реальных условий жизни, несомненно, оказывали влияние тотальная пропаганда, а также порожденное ими так называемое общественное мнение, влияние окружения. „Массовый человек“ оперирует устойчивыми категориями, штампами, внедряемыми в его сознание, с которыми вступают в противоречие реальные условия его жизни» [831].

Психологическая наука определяет настроение отдельной личности как эмоциональную реакцию на те или иные события в контексте общих жизненных планов, интересов и ожиданий. В свою очередь, настроение способно влиять на непосредственные эмоции по поводу происходящих событий. Одно и то же событие, в зависимости от сформировавшихся настроений, вызывает у людей различную реакцию. Отсюда общественное настроение — преобладающее состояние чувств и умов в различных социальных группах в определенный период времени. Эти настроения проявляются на производстве и в быту, в отношении к политическим, экономическим реалиям и явлениям духовной жизни. Общественное настроение характеризуется не только предметной направленностью, но также характером и уровнем эмоционального накала (апатия, ненависть, энтузиазм и т. п.) [832]. При этом настроение — категория сравнительно быстро меняющаяся в зависимости от тех или иных событий, действий власти, противоречивая в отношении различных сфер жизни. Политический энтузиазм может сочетаться с экономическим недовольством, раздражение против местных властей — с одобрением действий руководства страны и т. д.

Убеждения — более устойчивая категория, побуждающая лично оценивать те или иные явления и действовать в соответствии со своими определенными ценностными ориентирами. Убеждения отражают определенное понимание сущностных процессов, происходящих в обществе и природе. Совокупность убеждений, образуя упорядоченную систему взглядов, составляет мировоззрение человека. Это не означает, конечно, какой-то однотонности убеждений, их абсолютной одномерной направленности. Человек, придерживающийся социалистических убеждений, может быть одновременно верующим. Сходство эстетических убеждений — не преграда для политических разногласий и т. п.

Наконец, настроения и убеждения не адекватны общественному поведению, особенно в условиях авторитарных и тоталитарных режимов. Апатия, внешняя покорность, даже показной энтузиазм могут соседствовать с недовольством, враждебностью, ненавистью к существующей власти. Эту мысль прекрасно выразила в начале 1930‑х годов поэт Анна Баркова: «С покорностью рабскою дружно мы вносим кровавый пай, затем чтоб построить ненужный железобетонный рай» [833].

Одной из главных составляющих поведения становится не настроение, не убеждение, а желание выжить в предлагаемых обстоятельствах. Поэтому столь широкое распространение получают политические анекдоты — духовная отдушина для носителей настроений и убеждений, не соответствующих «идеологическому стереотипу». Лицемерие становится характерной чертой общественного поведения наряду с реальным энтузиазмом и апатией.

Политический контроль и политический сыск, в свою очередь, тоже стремились за «человеком внешним» разглядеть «человека внутреннего», проникнуть под «маски». Но, будучи элементами бюрократической структуры, они чаще всего были готовы довольствоваться внешними признаками, соблюдением норм установленного поведения. Таким образом, изучение реальной повседневности первого советского десятилетия через «зеркало» политического контроля требует определенной коррекции с учетом всего вышеперечисленного. Очевидно, что любая попытка передать картину российской повседневности будет лишь меньшим или большим отражением реальности, и с сознанием этого мы призываем читателя последовать за нами.

Глава 8

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ СИТУАЦИЯ В ОЦЕНКЕ НАСЕЛЕНИЯ

Одним из самых сильных аргументов большевиков в борьбе за власть в 1917 году была неспособность Временного правительства стабилизировать экономику. Простые и понятные самым широким малограмотным массам лозунги «Земля — крестьянам», «Фабрики — рабочим», «Экспроприация экспроприаторов» (переводившийся неоднократно лидерами большевиков на общедоступный язык как «Грабь награбленное») обещали лелеемую в мечтах социальную справедливость, скорое достижение сытой и счастливой жизни. Однако реальность Гражданской войны, экономического разорения, невиданного голода 1921 года оказалась весьма далекой от этих красивых обещаний. Вместе с тем в литературе нередко встречается тезис о достижении экономического благополучия к середине 1920‑х годов. Постараемся посмотреть на экономическое положение населения не через сухие строчки статистики, а анализируя самоощущение людей.

Опасность голода, надвинувшаяся к осени 1917-го, после прихода большевиков к власти, стала чем-то повседневным особенно для жителей Центральной России. Весной 1918 года агитаторы, отчитываясь Петроградскому совету о поездках, единодушно отмечали, что главным вопросом является продовольственный. В Михайловской волости Новоладожского уезда крестьяне 21 апреля после доклада о текущем моменте «заявили: дайте нам хоть Керенского, хоть Николая, хоть черта, но дайте хлеба» [834]. Военные контролеры в сводке о прочитанной заказной международной корреспонденции за май 1918 года сообщали, что во всех слоях общества «единственная забота <…> забота о пропитании», а в подавляющем большинстве писем встречаются «жалобы на голод, на невозможность существовать» [835].

Сводки за 1919–1920 годы столь же однообразны: в Тутаеве Ярославской губернии нет «муки, мяса, жиров и осветительных материалов», «во многих волостях хлеб на исходе»; во Владимирской губернии «чувствуется острая нужда в продовольствии»; в Усть-Сысольске [Сыктывкар] области Коми «продовольственное положение критическое»; усиливается голод в Верейском уезде Московской губернии и т. д. [836] Агитатор Соловьев сообщал в Петрогубком РКП(б) 7 августа 1920 года о положении крестьян в Гдовском уезде: за 10 месяцев они получили 1,5 фунта соли [600 грамм], «крестьяне почти поголовно босы находятся <…> те семьи, у которых погибли в русско-германскую войну мужья, сыновья или братья, <…> со дня вступления советской власти ни копейки не получали, а <…> есть семьи [в которых] остались жены с детьми по 5 и 6 детишек» [837].

И все-таки официальные сводки были не в силах передать весь ужас голодной повседневной жизни. О нем страшно обыденно говорят письма. Вот отрывки из некоторых из них:

Здесь кругом морит ужаснейшая голодовка. Люди не только поели солому и мякину, но даже уничтожили значительное количество мха (г. Тихвин, без даты);

Люди едят мох, мякину одну, без примеси муки (Псковская губерния, 2 июня 1919 г.);

У нас свирепствует тиф и черная оспа, каждый день умирает десяток, а то и больше, а болеют все подряд (Московская губерния, Щелково, 5 июня 1919 г.);

Здесь большая смертность и главным образом сыпной тиф (Казань, без даты);

У нас идет сильный мор, народ валится, как скотина (Тверская губерния, 15 июня 1919 г.);

Хлеба не привозят, нам дают дуранды или же жмыха,