Читать книгу - "Старая Русса в истории России - Иван Николаевич Вязинин"

Республика уже стала не только страной однопартийной власти, но и страной с “непогрешимым” лидером. И сталинское руководство, недавно” яростно сражавшееся с “левизной” и ускорительством, начало отворачиваться от нэпа, объясняя это тем, что он “исчерпал себя и тормозит развитие по пути социализма”. Коммунистам, а затем и комсомольцам было приказано вплотную заняться коллективизацией и первыми вступать в колхозы.

1 сентября по местному радиовещанию старорусцы узнали, что наряду с коммунами и на базе некоторых из них в районе создано 8 колхозов. Правда, лишь в пяти из них было по одному коммунисту. Как обстояло дело в других регионах, естественно, могли лишь гадать, пока не услышали голос самого вождя.

7 ноября в праздничных номерах центральных газет читали статью Сталина “Год великого перелома”. “Мы идем на всех парах по пути индустриализации — к социализму”, — вещал он. Это внесло “глубокие изменения” в соотношение классовых сил в стране. Выросла численность рабочего класса и усилилась его руководящая роль по отношению к крестьянству. Акцентируя на этом внимание, Сталин, конечно, не говорил об отсутствии полного контроля над сельским хозяйством, но с высоким пафосом произнес — “в колхозы пошел середняк”!

Да, действительно, были и такие случаи, хотя и слишком редкие, особенно на Северо-Западе. В Старорусском районе после выступления генсека одиннадцать рыбаков Взвада объединились в артель “Волна”. Поначалу мало кто верил в ее прочность ввиду бедности. Но смелость, энергичность, кредит государства, налоговые льготы способствовали успеху. В феврале следующего года уже насчитывалось 70 хозяйств, или более половины села. Оборудовали Красный уголок, организовали детские ясли-сад. Путь “Красного рыбака”, как он стал называться, прошел и “Трудовой рыбак”, объединивший жителей деревень Заднее Поле и Устрека.

27 декабря. Уже не согласовав с Политбюро, генсек объявил на конференции марксистов-аграрников свою программу по крестьянскому вопросу: “Сплошная коллективизация и ликвидация кулачества как класса на ее основе”. Форма хозяйствования одна — колхозы.

Сталин знал, что колхозы в массе своей не могут быть рентабельными. Но он ничего не делал зря. При нэпе государство целиком зависело от крестьянства, а вождь стремился к обратному. Партийная диктатура не могла быть эффективной, тем более тоталитарной, пока существовал экономически независимый класс. Загоняя мужика в колхозы, он отнимал у него хлеб, причем безвозмездно. А выдавая мизерную долю отобранного на “трудодни”, еще претендовал на роль кормильца. И хотя ни государство, ни крестьянин никогда не были сыты, зато контроль — тотальный! Труженики деревни, лишенные земли, паспортов, права перемещения, превращались в деклассированную массу, в тех же холопов.

1930 г. В начале января во все парткомы пришло постановление ЦК ВКП(б) “О темпах коллективизации и мерах помощи государства колхозному строительству”. Вскоре оно появилось в газетах, и новгородские деревни заволновались по-настоящему: на переход к “крупному сельскохозяйственному производству” не отводилось и трех лет. Наивные люди — если бы был дан хоть такой срок!

Вслед за одной директивой пришло постановление ЦК “О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации”. Оно предписывало провести конфискацию у кулаков средств производства, скота, жилых и хозяйственных построек, семенных запасов, и передать все в неделимые фонды колхозов в качестве взноса “бедняков и батраков”. Известно, что крестьянское единство всегда пугало власти. Сталин же нашел способ самого быстрого его расслоения, бросив грабительский лозунг “раскулачивания”.

Работники хозяйства делились на три категории, в зависимости от “тяжести вины” и наказания. Первая категория — антисоветская агитация, террористические акты, угрозы в адрес активистов. Арест, суд, изоляция. Вторая — не замешаны в указанных акциях, но “активно выступали против коллективизации”. Высылка в отдаленные районы страны. У обеих групп полная конфискация имущества и ссылка семей в полном составе. Третья — не оказывали сопротивления. Оставлялись в своем районе, но концентрировались в специальных поселках с выделением земли и необходимых орудий для земледелия. В колхозы вступать им запрещалось.

4 февраля бюро Ленинградского обкома подробно обсудило вопрос “О практических мерах по ликвидации кулацких хозяйств”. Даже сейчас трудно представить себе, как могли руководители государства хладнокровно давать такие указания низовым парткомам и госучреждениям: “...предупредить попытки самоликвидации хозяйств, не разрешать выезд занесенных в черные списки; определить порядок конфискации имущества и выселения. ОГПУ — до 18 февраля завершить подготовку оперативного плана по изъятию активных контрреволюционных элементов. Профсоюзам следить, чтобы никто из раскулаченных не мог устроиться на предприятия!”.

Вскоре начались первые аресты. А деревня уже раскалывалась. С животной радостью набрасывались на имущество раскулаченных те, кто ничего не имел. Но было и чисто человеческое сочувствие к тем, кто испокон века у всех на глазах трудился в поте лица своего и не участвовал ни в каких террористических актах. Не говоря уже о мнимой “ответственности” стариков, женщин, детей.

Эшелоны формировали в Новгороде... И не успел отойти от станции первый с 207 семействами (863 чел.), как из Ленинграда пришла разнарядка. Еще на тысячи человек согласно чудовищной директиве поступившей из Москвы: “В срочном порядке выселить 17 тысяч семей по первой и 15 тысяч по второй категориям!”. Несколько сот пришлись на Старорусский район. Какие уж тут кулаки, какие категории, какие суды! Пересматривали ранее составленные списки середняков, повышали их в “ранге”. Репрессии принимали массовый характер...

С начала марта из Новгорода эшелоны пошли один за другим на Крайний Север, на Урал, в Сибирь. Людей помещали в резервации — поселения с лагерным расписанием режима, обрекали на вымирание от голода, холода, болезней, нечеловеческих условий существования.

Следует подчеркнуть, что сталинская программа репрессий началась с неприкрытой государственной атаки на народную культуру, нравственная мощь которой издавна опиралась на религию. С этой целью в 1929 году был организован Союз воинствующих безбожников. В Новгороде у Софии, в Старой Руссе на мысу у Воскресенского собора, где тысячу лет назад предки прощались с язычеством, оболваненные молодые люди устраивали настоящий средневековый шабаш во время отправления службы. Костюмированные представления проводились и у других церквей, пока не вызвали настоящую зубную боль не только у верующих. В очередной раз при пении похабных частушек осквернителям пришлось спасаться бегством...

Посчитав подготовку достаточной, одновременно с директивами ЦК “О темпах коллективизации...” и другими, окружной исполком опубликовал в новгородской “Звезде” и старорусской “Трибуне” постановление “О закрытии в Руссе церквей Троицкой, Успенской, Дмитриевской, Петропавловской и Спасо-Преображенского монастыря”. Девять храмов (в одном ансамбле с Успенской была церковь Жен-мироносиц, а в монастыре — древние Спаса-Преображения, Рождества, Сретения и Старорусской Божией Матери) закрывались якобы “по требованию трудящихся”, хотя последние к этому не имели отношения и даже пытались как-то защитить церкви... Сталинский режим не зря опасался,