Читать книгу - "Дочь Муссолини. Самая опасная женщина в Европе - Кэролайн Мурхед"

чернорубашечников. Прослышав о своем грядущем увольнении, он написал Муссолини: «Простите меня, дуче. Простите… И не сомневайтесь во мне». Даже Чиано считал, что со Стараче обошлись скверно: когда тот пришел в палаццо Венеция и умолял о приеме у Муссолини, дуче крикнул своему секретарю: «Спустите его с лестницы!». Боттаи, правоверный приверженец фашистской доктрины, ушел с поста министра и основал Primato, культурный журнал, призванный стать витриной режима, но, как знак двусмысленности фашизма, публиковал на своих страницах авторов, относящихся к этому самому режиму критически. Боттаи стали называть «хищником», рассматривающим интеллектуалов как свою «добычу».

Перемены привели в кабинет друзей и союзников Чиано, среди которых были поставленный во главе МинКульПопа Паволини и Этторе Мути, зеленоглазый, с квадратной челюстью герой Эфиопской войны, выглядевший как греческий бог, но особым интеллектом не отличавшийся. Как и другие вновь пришедшие, он был тщеславен, эгоистичен, холоден и политически наивен. Ему было едва за тридцать – Муссолини хотел притока новой крови в число герарков. В Риме открыто говорили о «кабинете Чиано». Эдда еще на шаг придвинулась к центру власти.

Месяцы после начала войны, пожалуй, самое чистое и самое осмысленное время своей жизни, Чиано провел в поисках путей удержания Италии от вступления в войну. Всю жизнь он стремился угодить – сначала отцу, затем Муссолини – и теперь, наконец, нашел для себя дело, в которое он по-настоящему верил. Он стал, как написал один историк, «несокрушим в своей политике нейтралитета». Эта несокрушимость принесла ему внезапный взрыв популярности и дружбу со стороны ранее не особо чествовавших его герарков-единомышленников – Бальбо и Гранди. Но в то же время вызвала и острое недовольство, и враждебность немцев, не стеснявшихся высказывать удивление тем, что он до сих пор не уволен. Дипломат Фридрих фон Шуленберг назвал клан Чиано «беспринципными акулами с самоубийственной алчностью», а Эдду «неистовой, упрямой нимфоманкой».

В двухчасовой речи перед парламентом в середине декабря Чиано воздал должное «героизму поляков» и тепло отозвался о мирных усилиях Муссолини. «Ось» в его речи не была даже упомянута. Стали ходить упорные слухи, что он хочет возглавить правительство. На какой-то момент стало казаться, что прогерманское лобби повержено, а миротворцы из лагеря сторонников союзников, монархии и Ватикана находятся на подъеме.

Но затем, в начале 1940 года, ветер вновь переменился. Муссолини пробудился от спячки, выглядел энергичным, с «темным и яростным» лицом. Посланный Рузвельтом для убеждения итальянцев в спокойствии и сдержанности заместитель Госсекретаря Самнер Уэллс получил ледяной прием. Муссолини ему показался «тяжеловесным и статичным», двигался он со «слоновьими усилиями», лицо его представляло «складки плоти», и выглядел он сильно постаревшим. Встреча с Чиано прошла у него несколько лучше, и палаццо Киджи Уэллс покинул, с некоторым собственным удивлением назвав министра иностранных дел человеком сердечным и искренним. Чиано поделился с ним своей глубокой неприязнью к Риббентропу, выразил резкое недовольство несоблюдением Гитлером условий договора об Оси и сказал, что делает все возможное, чтобы «смягчить жестокость Германии». После чего последовал инцидент: Британия заблокировала переход через Ла-Манш тринадцати итальянским судам с углем из Германии. Перед британским и французским посольствами в Риме прошли демонстрации с обернутыми во флаги гробами. Римляне чутко уловили новый ветер, смену настроений Муссолини. Теперь на подъеме оказались Германия и ее сторонники.

После Рима Самнер Уэллс поехал в Берлин, где обратил внимание на «аномальные в своей пугающей жестокости» лица штурмовиков. Проведенный к Гитлеру лакеями, в голубых атласных ливреях и с напудренными волосами, он попытался изложить фюреру некие основополагающие принципы «здравомыслящего мира». Его поразили руки Геринга «в форме закапывающихся в землю барсучьих лап». Из Берлина он уехал с отчаянно-безнадежным выводом: будущее теперь в руках Германии.

10 марта 1940 года Риббентроп прибыл в Рим с явным намерением напомнить итальянцам об их обязательстве стоять на стороне своих партнеров по Оси. Через десять дней на заснеженной пограничной станции на перевале Бреннер встретились уже Гитлер и Муссолини. Гитлер, прекрасно понимая, как играть на страхах и амбициях дуче, объявил, что скоро начнет наступление против союзников, заверив его при этом, что в итальянской помощи он не нуждается. Следующее из этих слов умозаключение, что Муссолини более не является важным игроком в любой грядущей войне, было совершенно очевидным. Именно этого Муссолини больше всего опасался: остаться обделенным при разделе трофеев от неизбежно быстрой победы Германии. На привокзальной платформе Гитлер разглагольствовал, а Муссолини слушал. «Как диктатор-старейшина, – заметил Чиано, – Муссолини не привык к такому обращению». По возвращении в Рим дуче выглядел озабоченным и вскоре написал королю, что Италия не может вечно оставаться нейтральной, не рискуя при этом превратиться в еще одну Швейцарию. «Вопрос не в том, присоединится ли Италия, а лишь в том, когда».

Чиано пребывал в мрачном расположении духа. Друзьям он говорил, что реально опасается начала войны, что нацистов ненавидит из-за их бесчеловечности, и что Гитлер и Риббентроп – «два безумца, желающие гибели мира». А о собственном тесте, по словам его заместителя Анфузо, он говорил следующее: «Он хочет войны, как ребенок хочет луну». Однажды за ужином на Виа Анджело Секки Чиано угрюмо молчал, но Эдда была в прекрасном настроении, требовала, чтобы после ужина все сели за пинокль, напевала модную песенку Boops-a-Daisy[74] и заявляла, что политика ее не интересует, что она не может дождаться, когда же, наконец, все это кончится, чтобы опять можно было путешествовать. Ее зацикленность на себе и безразличие к мировым делам не всегда просто объяснить, но тогда для нее, разрываемой между противоречащими друг другу позициями мужа и отца, отстраненность ото всех могла быть единственным приемлемым выбором.

Приехавший в Рим для обсуждения преследования католиков в Германии шеф Чиано по работе в Китае Даниэль Варе был поражен контрастом между возбужденной, напряженной атмосферой в палаццо Венеция и терпением, мудростью и тактом, которые он увидел в Ватикане. Столкнувшись с Чиано, он спросил у него, что делает Муссолини. «Берет уроки политики у кошки на вилле Торлония, – ответил тот. – Кошка никогда не ошибается».

10 мая Чиано был приглашен на ужин в германское посольство. Когда он уходил, Макенсен предупредил, что может его побеспокоить в течение ночи. И на самом деле позвонил в четыре утра со словами, что ему нужно немедленно встретиться с Муссолини. Германия, сообщил он дуче и его министру иностранных дел, готова вторгнуться в Бельгию, Нидерланды и Люксембург. После ухода Макенсена Муссолини сообщил Чиано о принятом им решении: Италия вступает в войну. С ожиданием покончено. Чиано пытался возражать, но Муссолини, как написал у себя в