Читать книгу - "Волчье время. Германия и немцы: 1945–1955 - Харальд Йенер"

эти люди вряд ли взяли бы деньги от ЦРУ, поэтому финансовая поддержка оказывалась через третьи, маскировочные, учреждения, например через издательства и фонды. Но даже если бы они взяли деньги, открытая поддержка творческой интеллигенции и художников настолько скомпрометировала бы последних, что использование их секретными службами стало бы невозможным. Так многие стали объектами «благотворительности» ЦРУ, сами того не зная. Например, Генрих Бёлль – через секретные контакты своего издателя, Йозефа Каспара Витча, владельца издательства Kiepenheuer & Witsch, располагавшего широкими связями представителя «Конгресса за свободу культуры» в Кёльне.[360]

Через «Конгресс за свободу культуры» ЦРУ финансировало целый ряд первоклассных интеллектуальных журналов, таких как основанный в 1948 году Мелвином Ласки Der Monat, авторами которого были Теодор В. Адорно, Ханна Арендт, Сол Беллоу, Артур Кёстлер и Томас Манн. Оно финансировало основанный Иньяцио Силоне Tempo Presente в Испании и Preuves во Франции, которым руководил Франсуа Бонди. Оно оплачивало переводы «Скотного двора» Джорджа Оруэлла и спонсировало его экранизацию. Финансируя бесчисленные выставки абстрактного искусства в Германии, оно активно способствовало его распространению и в конце концов привело к его полному триумфу в 1959 году, организовав выставку «Documenta 2» в Касселе, на которой было представлено почти исключительно беспредметное искусство.[361]

О том, как столик «почка» изменил мышление

Чтобы объяснить триумф абстрактного искусства после войны, не хватает еще одного последнего, но, возможно, самого важного мотива: никогда художественный авангард и промышленный дизайн не были так тесно связаны, как в то время. Многие люди критикуют абстрактное искусство, даже не подозревая, что давно уже впустили его в свое жилище в виде тканей. Лирическая абстракция через заднюю дверь вошла в гостиные и даже проникла в платяные шкафы. Драпировочные ткани и стены очень скоро стали похожи на витрину художественного рынка. Вилли Баумайстер и Юро Кубичек разрабатывали дизайн занавесок для компании Pausa AG, Фриц Винтер – дизайн скатертей для фирмы Göppinger Plastics, Хайнц Трёкес создавал рисунки для ковров, Ханн Трир и Ганс Хартунг – для декоративных тканей.

В поисках дизайна для новой эпохи архитектор Сергиус Рюгенберг спроектировал этот зал ожидания аэропорта для архитектурного конкурса «Окрестности Берлинского зоопарка», 1948 год

Некоторые из их проектов оказывались труднореализуемыми, потому что художники не разбирались в текстильном производстве, например, не учитывали раппорт, ограниченную длину, на которой должен был повторяться рисунок, и создавали узоры, не вписывавшиеся в формат рулона ткани. Более успешно работали в этом плане профессиональные дизайнеры тканей, такие как Маргрет Хильдебранд или Теа Эрнст, использовавшие мотивы и формы абстрактной живописи в орнаментике тканей. Для квартир такие ткани подходили далеко не всегда, потому что крупноформатные красочные узоры требуют определенной дистанции для обзора и нейтральных, «спокойных» поверхностей вокруг. Им нужны огромные пространства современной шикарной виллы. Однако многим это не мешало украшать стены малогабаритной квартиры обоями с совершенно дикими узорами, что производило впечатление хаоса и вызывало клаустрофобию.

Можно, пожалуй, даже порадоваться тому, что полностью оформить квартиру в новом стиле простому смертному было не по карману. Авангардистский дизайн вошел в жизнь немцев в виде малых объектов: ваз, жардиньерок, чаш и прикроватных столиков. Бытовые аксессуары превратились в эффектные миниатюрные скульптуры. Позволено было все, кроме симметрии; все должно было быть круглым, выпуклым, сжатым, сплющенным, со скошенными углами. В моду вошли петлеобразный, чашеобразный, яйцевидный и трельяжный стили. «Стреноженные кинетические энергии с неповторимыми моментами объемного напряжения» вышли на первый план. Биоморфизм торжествовал: вазы приняли формы бокалов, бутонов, лебединых шей. Фирменным знаком целой эпохи стал полукруглый столик в форме почки, который вселил отвращение следующему поколению.[362][363]

Этот столик стал декоративным символом денацифицированного жилища. С растопыренными ножками он торчал посреди комнаты, излучая оптимизм, ассиметричный, уязвимый и легкомысленный – антоним тяжеловесного рейхсканцелярского стиля. В изящных латунных «башмачках», с золотистой накладкой по периметру и часто инкрустированный мозаикой в средиземноморском стиле, он выглядел как пародия на нормальный, солидный стол.

Солидность вышла из моды, уступив место легкости и мобильности. Одно из главных требований к вещам заключалось в том, чтобы их можно было быстро переставить или убрать. Даже рожковая люстра вынуждена была подчиниться закону изменчивости: подвижная арматура трехрожковой лампы позволяла менять угол освещения. Идеалом новой легкости люди отчасти были обязаны нужде и стесненности: в условиях послевоенных лишений частые перестановки и перепланировки жилища стали неизбежны. Пристрастие к циклопическим формам ушло; теперь повышенным спросом пользовалось все складное и компактное. Четыре человека в трех комнатах, спальня-кабинет – такое стало обычным явлением: «Рядом с тахтой стоит письменный стол. У стены, за занавеской, – полка с папками-регистраторами. Хозяйка спит на складной кровати, убирающейся в стенную нишу. Над нишей – полка для хранения туалетных принадлежностей. Кровать отделена от остального пространства занавеской, так что хозяин может принимать в комнате своих коллег или партнеров».[364]

Некоторые удобства немцы освоили поневоле. Американские солдаты просто отпиливали ножки у столов в реквизированных квартирах, чтобы удобнее было класть на них ноги. Позже вернувшиеся домой хозяева, оправившись от шока, вынуждены были признать, что это довольно удобно. Так в обиход вошли прикроватные столики. Бедность временных жилищ привела к новому жилищно-бытовому идеалу. Люди сооружали шкафы из пустых ящиков для фруктов и пивных бутылок, устанавливали кроватную решетку на кирпичи, обрабатывали щелочью поврежденную мебель и придавали ей грубо-импозантный вид. Возник ранний вариант «shabby chic», по поводу которого газеты и журналы не скупились на полезные советы: «Складные трехсекционные матрацы, естественно, тоже требуют творческого подхода. Моя тетушка, чья квартира не пострадала от бомбежек, разрешила мне покопаться в ее барахле. Это даже забавно – обтянуть все секции складного матраца разной тканью, а если материала не хватает, можно в крайнем случае на нижнюю часть пустить какую-нибудь уродливую тряпку – кто ее там увидит?»[365][366]

Этот новый стиль жизни влиял как на бедных, так и на богатых. Дорогие изящные полки фирмы Knoll International стали выпускать без боковых стоек, чтобы придать им легкость. Письменные столы встали на тонкие стальные ножки; выдвижные ящики словно парили в воздухе. Мир плюша и тяжелой дубовой мебели улетучился вместе с дымом от огня, в котором все это сгорело; в моду вошла эстетика воздушности, невесомости – изящных перил, смело выгнутого бетона, хрупкого стекла и волнистых стен. Пастельные краски, нежные линии, тампонированные или текучие узоры – среди всего этого лучше ходить в обуви на мягкой микропористой креповой подошве, в криперах, ставших благодаря британским солдатам культовой обувью пятидесятых.[367]

Глава десятая

Звук вытеснения

Метр за метром Германия была завоевана.