Читать книгу - "Черты и силуэты прошлого - правительство и общественность в царствование Николая II глазами современника - Владимир Иосифович Гурко"

сколько-нибудь полной степени свою энергию в области сельского хозяйства, они ищут других выходов и вследствие этого превращаются в мелких торговцев и ростовщиков. Не находя достаточного применения своему собственному труду, они обращаются к эксплуатации чужого труда, в чем община им не только не препятствует, а, наоборот, содействует. Система помощи слабым и опека их от сильных извращает деятельность сильных; слабых же лишь ослабляет, так как не воспитывает в них умения противостоять сильным. Прогресс человечества является результатом деятельности сильных, а улучшение социальных условий зависит прежде всего от степени той органической силы, которой обладает народная масса. Предоставленные самим себе слабые элементы, быть может, действительно погибают, но для человеческого прогресса, равно как и для внутренней прочности народа и созданного им государства эта гибель не имеет значения, а в известной степени даже полезна. Необходимо предоставить простор свободной игре, свободному состязанию экономических сил и способностей народа, так как при нем происходит тот естественный подбор, при котором преимущественно вырабатываются и крепнут сильные народные элементы. Противоположный способ действия ведет к обратным результатам. Дайте вполне свободный выход из общины каждому крестьянину, отмените мертвящий закон о неотчуждаемости крестьянских надельных земель, и вы получите в сельских местностях многочисленный крепкий элемент порядка и хозяйственного прогресса.

Я не могу сказать, чтобы мои доводы убедили Плеве. Основываясь на своей весьма ограниченной сфере наблюдений сельской жизни, он продолжал утверждать, что наше зажиточное крестьянство не заключает элементов морального и культурного прогресса. Приводил он при этом пример знакомого ему по Костромской губернии содержателя постоялого двора, продолжающего в своем домашнем обиходе жить в ужасающей грязи, что для Плеве, по-видимому, было показателем степени его общей культурности. Не мог забыть он и того, что во время аграрных беспорядков в 1902 г. в Полтавской и Харьковской губерниях грабили все крестьяне, богатые и бедные, причем все они были подворники[262] и на этом основании приходил к выводу, что в социальном отношении богатые крестьяне и вообще крестьяне, владеющие землей на подворном праве, представляют столь же малую опору, как крестьяне бедные и общинники. По иронии судьбы, он сходился в этом отношении с публицистами «Русского богатства» ярко социалистического направления[263]. Но если Плеве не убеждался моими доводами в том направлении, в которое я стремился направить реформу крестьянского законодательства, то зато он, видимо, утрачивал уверенность и в правильности противоположной точки зрения. В результате получилось то, что Плеве в этом основном вопросе народной жизни утратил какую бы то ни было вполне стойкую определенную точку зрения, и если в известных случаях продолжал высказывать свои прежние взгляды, то делал это, по моему глубокому убеждению, по старой привычке, по более легкой для него возможности сколько-нибудь стройно их высказывать, пользуясь для этого механически в нем засевшими и привычными ему формулами и оборотами речи. Люди вообще, сами того не замечая, часто становятся рабами затверженных и автоматически ими высказываемых словесных формул, причем с возрастом рабство это усиливается. Человеческие мозги со временем как бы костенеют и кристаллизировать новые мысли и положения в четко чеканенные формы уже не в силах. Именно в таком состоянии, представляется мне, находился и Плеве. Продолжая говорить прежним языком и пользоваться прежними формулами, он, однако, в глубине своего сознания утратил в них веру, не приобретя новых твердых убеждений. Известная эволюция мысли в нем тем не менее несомненно происходила, и я никогда не терял надежды на то, что если не при его деятельной поддержке, то, по крайней мере, при некотором его попустительстве все же удастся в конечном результате осуществить серьезную реформу крестьянского законодательства. Мне он, во всяком случае, не препятствовал продолжать пропаганду моих убеждений. Любопытный образчик этого дает следующий случай.

Желая, с одной стороны, посмотреть, как поставлены работы в губернских совещаниях, призванных к обсуждению проектов новых узаконений о крестьянах, а с другой — иметь возможность развить в провинциальной среде мои взгляды на крестьянскую реформу, я просил тверского губернатора кн. Ширинского-Шихматова пригласить меня в качестве местного землевладельца принять участие в тверском совещании, что он и сделал.

Должен сказать, что совещание это произвело на меня в общем тяжелое впечатление и значительно ослабило мою веру в то, что местные люди дадут сколько-нибудь определенные, могущие быть превращенными в нормы права ответы и замечания. Я утешался тем, что участвовал лишь в первых общих собраниях совещания, посвященных ознакомлению с основным характером обсуждаемых проектов, и надеялся, что работа комиссий, которые совещания эти должны были выделить из своей среды для подробного рассмотрения заключающихся в проектах правил, будет более плодотворной. Число этих комиссий должно было соответствовать тем трем главным отделам, на которые распадались труды министерства, а именно по общественному управлению, волостному суду и землепользованию крестьян; участвовать в их трудах я, разумеется, времени не имел. Во всяком случае, тверское совещание, насчитывающее в общем собрании свыше пятидесяти человек, обнаружило прежде всего, что большинство его участников либо вовсе не прочло, либо совершенно не усвоило подлежащие рассмотрению проекты, которые были им своевременно разосланы.

Началось оно с того, что председатель совещания кн. Шихматов предложил мне дать собранию краткий общий очерк рассматриваемых проектов, что привело прежде всего к тому, что я подвергся перекрестному экзамену со стороны тех немногих членов, принадлежащих исключительно к лагерю передовых земцев, которые ознакомились с проектами. Экзамен этот сводился к тому, что меня спрашивали, что имелось в виду установлением того или иного предположенного правила, чем вызывалась та или иная проектированная новелла. Просвечивало при этом видимое желание выявить полное незнакомство петербургского чиновника с существом дела, которое он легкомысленно взялся защищать в земской среде, и по возможности заставить его впасть в противоречие с самим собою, что было вполне возможно, так как число отдельных статей в проектах превышало 2400. Особенное старание в этом отношении проявил старый тверской земец, бывший одно время председателем тверской губернской земской управы и принадлежавший к левому крылу тверского земства С.Д.Квашнин-Самарин. По убеждениям он был определенным народником 60-х годов и крестьянское право знал превосходно. Ни в какую критику проектов он, однако, не пустился, а ограничился лишь моим допросом. Такого допроса я вовсе не опасался, ибо во многом, разумеется, я мог ошибаться, но содержание проектов и смысл заключающихся в них правил знал до точки, так что Квашнин-Самарин вынужден был закончить свой допрос словами «благодарю вас, я удовлетворен».

Собственно критика проектов, чрезвычайно расплывчатая и туманная, последовала с другой стороны, а именно из рядов правого земского лагеря, бывшего притом крайним правым, и касалась преимущественно вопроса об