Читать книгу - "Главная русская книга. О «Войне и мире» Л. Н. Толстого - Вячеслав Николаевич Курицын"

чем о крестьянах, — это естественно, инстинкт выживания. «Своя рубашка ближе к телу» — не упрек природе человека, а констатация медицинского факта. Мы, многое знающие о Льве Николаевиче, в курсе, что за крестьян он тоже всерьез переживал, и не умозрительно, а реально помогая. В этом письме может задеть избыточная живописность, копыта и пятки, но и она инстинктивна, человек защищает свою психику. Толстой понимал, что баре с крестьянами, в общем, в одной лодке. Зависит, конечно, насколько широко эту лодку трактовать.

Вот на войне: ядро не выбирает, какая цель слаще. Тогдашние генералы и маршалы руководили войсками непосредственно с поля боя. Наполеон в ходе кампании 1812 года мог неоднократно попасть в русский плен, Багратион получил смертельное ранение в Бородинском сражении. Тем не менее между теми, кто может отдавать другим приказы идти в огонь, и теми, кто должен их исполнять, есть, конечно, серьезная разница.

— Пустячок! — пробасил полковник, — два гусара ранено, и один наповал, — сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал.

Это полковник нашей армии, немец, после удачной операции просит адъютанта Жеркова сообщить командованию, что это он удачно «мост зажигал». Зажигал, конечно, не сам полковник, а его солдаты, но конструкции, в которых субъекту-начальнику приписаны деяния подчиненных, так распространены в языке, что редко обращаешь внимание на их свинскую природу. Жерков тоже надеется, что удачное дело пойдет ему на пользу, выпадет следующий чин.

Выгода на войне, получаемая привилегированными вояками за счет действий и часто смертей менее привилегированных вояк, — постоянная тема Толстого начиная с ранних военных рассказов. В «Войне и мире» она неоднократно возникает и от лица автора, и в риторике князя Андрея, который аж тонким пискливым голосом кричит Пьеру про полководцев, полагающих, что чем больше побито людей, тем больше их заслуга, и с раздражением говорит о штабных, для которых военная заваруха — это только такая минута, в которую можно подкопаться под конкурента и получить лишний крестик или ленточку.

Протоколист, которого едва не повесил в гневе старый князь, украл сапоги у ополченцев, а вообще тему воровства обмундирования и еды у солдат и у армии в целом («Кому война, а кому мать родна», «Война все спишет») лучше и не поднимать, чтобы сильно не нервничать.

Кутузов выведен у Толстого, напомню, может быть, слишком положительно относительно реального исторического лица, но здесь нам важен Кутузов-персонаж, и среди светлых красок, отпускаемых ему Толстым, одна из основных — сочувственное отношение к солдату. Сразу после циничного «наповал» полковника, в начале следующей главы подчеркивается, что цель Кутузова — не погубить армию; австрийских союзников Кутузов пытается ткнуть на торжественном построении плачевным видом войск, которым «не был отпущен товар от австрийского ведомства»; Кутузов не хочет начинать Аустерлицкого сражения, сообщая царю, что оно будет проиграно. Другой вопрос, что и давление на австрийское руководство солдатам не поможет, и Аустерлиц пройдет своим чередом.

И когда князь Андрей получает ранение при Бородине, его проносят в медицинскую палатку вне очереди, мимо стонущих, рыдающих раненых солдат. Один из них даже философски замечает, что господам, видно, будут преференции даже и на том свете. Этот эпизод (который, кстати, рифмуется с эпизодом в приемной у Аракчеева, когда Болконский тоже прошел поперек очереди) даже не слишком включает чувство социальной справедливости. Можно понять, почему командира полка — именно такова функция Андрея в этой битве — несут к хирургу первым, сложно отрицать, что старший офицер полезнее на войне, чем солдат… тут, возможно, и оправдана кровавая субординация.

Но вот другая история про субординацию, тоже связанная с князем Андреем. Старый русский генерал в орденах хочет поговорить с Кутузовым, для чего нужно пробиться через адъютанта, через любимого нашего благородного князя Андрея, и генерал почти на цыпочках, навытяжку, с солдатским подобострастным выражением багрового лица вынужден сначала доложить свой вопрос штабному (тут просится неприличное слово) Болконскому, а князь Андрей отвечает, что придется обождать, отвечает по-русски с тем французским выговором, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно. И, оставив генерала, обращается к присутствующему тут же Борису Друбецкому, для которого, похоже, и устроен этот нехороший спектакль.

Борис в эту минуту уже ясно понял то, что́ он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда-нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписаной субординации.

Неписаная субординация состоит в том, что свои, в данном случае штабные, важнее, «выше» чужих, даже если этот чужой — заслуженный генерал в орденах.

Спесь и чувство превосходства князя Андрея над всем миром, включая жену, включая любимого друга Пьера, заявляются Толстым с первых страниц романа. Болконский резко осаживает Жеркова, когда тот саркастически поздравляет униженного генерала Мака, — но о растоптанном ли достоинстве Мака заботится князь Андрей? Нет, ему не нравится, что Жерков ведет себя как мальчишка, снижает образ русского офицера. Унижать так, как сам Болконский унижает старого генерала, можно, смысл его претензий к Жеркову в том, что тот недостаточно тонок, не держит стиль.

«И все-таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этою таинственною силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!» — почти заходится в самолюбовании князь Андрей перед сражением. Очень откровенно сформулировано, герой дорожит только торжеством над всеми нами (и надо мной, и над тобой, читатель), и мы — во всяком случае, большинство из нас, если я адекватно оцениваю, какой именно образ Андрея превалирует в массовом сознании — даже и не очень замечаем, насколько он всех нас презирает. Ведь он герой, готовый пойти со знаменем под огонь… Он и идет со знаменем под огонь. И это, наверное, перевешивает, хотя мне, например, ближе мысль, что ежедневное строительство человеческих отношений важнее готовности к героической смерти. Однако я, как человек, никогда не проявлявший подобного героизма, не спешу размахивать этой мыслью, полагая, что авторитетнее персонажу романа ответит автор.

Спесь — фамильная черта Болконских. Отец Андрея, старый князь, унижает при встрече в Москве Наташу Ростову, выскакивает перед ней в халате и колпаке, кривляется, врет, будто не знал, что Наташа в гостиной. «Ах, сударыня, сударыня, графиня… графиня Ростова, коли