Читать книгу - "Буржуазное равенство: как идеи, а не капитал или институты, обогатили мир - Deirde Nansen McCloskey"

этики добродетели после 1958 г., похоже, не имели в виду никакого определенного списка или имели его непозволительно длинным. В качестве примера можно привести неопределенный перечень способностей, предложенный моими знакомыми Амартией Сеном и Мартой Нуссбаум. Они заслуживают высокой оценки за то, что продвигают дискуссию в правильном направлении, уходя от броского утилитаризма, Max U, prudence only. Однако хотелось бы, чтобы их список был более последовательным.

Современная этическая философия действительно имеет два противоположных количественных недостатка. Первый заключается в том, что добродетели размножаются, и мы вынуждены бороться со 170 словами, обозначающими "добродетели" в основных рубриках "Восьмого класса: Affections" в тезаурусе Роджета (издание 1962 года). Этот список напоминает 613 заповедей ортодоксального иудаизма, подсчитанных рабби Гиллелем (ум. в 10 г. н.э.), но он менее связный. Кант и Бентам (да и Талмуд) наложили здоровый дисциплинарный запрет на такое бесцельное разрастание. Но Кант и Бентам уклонились в сторону другого недостатка количества, который предвидел Шафтсбери: признание слишком малого количества добродетелей, чтобы они могли соответствовать истории нашей жизни, - сужение этической системы до, например, одной добродетели, Добра, или категорического императива, или наибольшей полезности. Редуктивный импульс состоит в том, чтобы выбрать одну из семи добродетелей, например, благоразумие, любовь или справедливость, для обозначения всех.

Этот момент стоит подчеркнуть потому, что определенные четыре с половиной добродетели Смита и акцент на их совместном культивировании беспристрастным зрителем ставят его в один ряд с более старой традицией этики добродетели, которая упорно работала над уточнением ограниченного, но не слишком ограниченного списка. Четыре с половиной из семи классических добродетелей Смита отсчитываются от нижней части диаграммы добродетелей, при этом еще раз отметим, что светская любовь Смита оставляет без внимания трансцендентную половину любви. Хороший план Смита - остановиться, как это делали Эпиктет или Аквинский, на умеренном, но полном перечне главных добродетелей. С семью добродетелями Аквинского, которые довольно хорошо согласуются с реальными психологическими характеристиками человека, вы лучше понимаете, о чем говорите, чем с одной, предложенной Максом У. Семь Аквинского или четыре с половиной Смита представляют собой среднюю, возможно, даже золотую середину между N = 1 и N = 170, или 613.

Как этик добродетели Смит не любил сокращений. "Сводя все различные добродетели... . к одному виду благоразумия [а именно к "самому настоящему благоразумию"], Эпикур потворствовал склонности, - отмечал он, - которую философы... склонны культивировать с особым пристрастием, как великое средство для проявления своей изобретательности... объяснять все видимости, исходя из как можно меньшего числа принципов"⁵ Это бритва Оккама, которой порезались многие философы-мужчины при бритье. В конце концов, парсимония - не единственная интеллектуальная добродетель. В самом своем методе Смит рекомендовал баланс добродетелей - историческая релевантность уравновешивалась парсизмом, справедливость в обобщении других философов уравновешивалась надеждой пойти дальше них. И поэтому по существу он избежал утилитарной ямы, в которую с нежностью заглядывал Юм, в которую охотно прыгал Бентам и в которой счастливо погрязли экономисты Самуэльсона, сводя все остальные добродетели только к благоразумию.

Так, например. Смит анализирует добро и зло не как специализированное благоразумие, справедливость или воздержанность, а как правильный баланс между четырьмя с половиной из семи аквинианских добродетелей. Мы не поймем его аргументацию, не поймем, что такое буржуазная жизнь, если будем настаивать на том, чтобы уложить ее на кантовскую, утилитарную или даже локковско-договорную кровать, как это уже давно пытаются сделать философы-аналитики, любители и профессионалы.

Но чего-то не хватает. При выборе четырех с половиной добродетелей Смит опускает две трансцендентные добродетели - надежду и веру, а также трансцендентную, высшую половину любви - агапе, которая выходит за рамки любви к людям или вещам здесь, внизу. В вопросе о любви Смит останавливается (в точном переводе с греческого) на eros или philia. Нет сомнений, что он осознавал, что делает, поскольку прекрасно знал, что надежда, вера и агапэ - главные добродетели в христианской мысли. Эта классификация была бы понятна даже во вторичных описаниях схоластической мысли - даже если бы Смит не имел прямого представления о роли св. Фомы Аквинского в этой конструкции, не говоря уже о роли учителя Фомы, св. Альберта Великого. Но если кому-то не хватает "сильных сторон, которые устанавливают связи с большим мирозданием и обеспечивают смысл", по словам современных психологов счастья Кристофера Петерсона и Мартина Селигмана, он не живет полноценной человеческой жизнью.⁶ Как сказал в 1593 г. англиканский теолог Ричард Хукер, "человек стремится к тройному совершенству: сначала чувственному... потом интеллектуальному. . . . Человек, похоже, не может успокоиться... но еще больше жаждет... чего-то божественного и небесного"⁷.

Причины, по которым Смит пренебрегал божественной и небесной надеждой, верой и агапе, не совсем понятны. Он разделял с такими деятелями эпохи Просвещения, как Юм и Вольтер, неприятие любой предполагаемой "добродетели", которая могла бы рассматриваться как условно религиозная. Надежда и вера казались передовым мыслителям XVIII века ужасно условно-религиозными и, во всяком случае, бездоказательными. Давайте построим новый мир, свободный от религиозных суеверий, кричали они, свободный от войн сект, от вмешательства священников и доминионов. Давайте откажемся от глупостей "веры", "надежды" и трансцендентной "любви" и утвердим новую веру, основанную на надежде на трансцендентный разум и благопристойность.

Христианство, против которого выступал Смит, - это жесткий кальвинизм, все еще влиятельный в Шотландии того времени, уже не господствующий, но способный (при некоторой помощи благожелательного Фрэнсиса Хатчесона) удерживать атеистов вроде Юма на университетских кафедрах, и католицизм, который во Франции все еще мог стать причиной осуждения и смертной пытки протестанта Жана Каласа, обвиненного по скудным уликам в 1762 году в убийстве своего сына-самоубийцы, чтобы предотвратить переход сына в правящий католицизм. Протестантские религиозные фанатики, с которыми недавно имела опыт общения смитовская Шотландия, а также католические предатели ганноверского престола, с которыми заигрывала Горная Шотландия, вменяют "даже великому судье вселенной... все свои собственные предрассудки. . . . Из всех развратителей нравственных чувств ... фракция и фанатизм всегда были самыми сильными"⁸ Смит хотел, как и Гоббс, Локк, Вико, Юм, Кант и Бентам, свести этику к земле: "Самые возвышенные рассуждения созерцательного философа, - заявлял Смит, - едва ли могут компенсировать пренебрежение самым незначительным активным долгом". Можно услышать, что в это словосочетание "созерцательный философ" он включил и теолога, и любого другого сторонника трансцендентного. Сравните, как Юм насмехается над "божественностью или школьной метафизикой" и "монашескими добродетелями". Таким образом, Гоббс без Бога, Вико без Бога, Юм без Бога, Кант без Бога, Бентам без малейшего отношения к Богу.

Но простой антиклерикализм, яростно выступающий против нокситских доминионов или папистских священников,