Читать книгу - "Заметки поклонника святой горы - архимандрит Антонин (Капустин)"

в старину у каждого монастыря в этом отношении было свое правило (как и у латинов) или что цвет одежды предоставлялся вкусу и средствам каждого. – Есть в церкви очень много икон, писанных на досках, замечательных по своей относительной древности в славянском мире; между ними есть и русские315. В Хиландаре не редкость уже встретить и восьмиконечный крест с косвенною нижнею перекладиною. Новое свидетельство того, как удобно подражание идет об руку с нерассудливостью и мудрованием.

Мы поклонились святыне обители – весьма обильной; чего и можно было ожидать от нее – любимицы государей сербских. Более всего обращают на себя внимание поклонника так называемые общим именем страсти Христовы, т. е. малые частицы Его пелен, тернового венца, власов и крови, равно как и весьма значительная часть Животворящего Древа. С подобною, поразительною для мысли, а еще более для сердца, святынею мы уже встречались и в Лавре. Если присовокупить к сему дары волхвов, части хитона нешвенного, чашу, служившую на Тайной Вечери, нерукотворенный образ, столб бичевания, дщицу титла крестного, то окажется, что христианский мир владеет еще весьма многими памятниками пребывания на земле Богочеловека. Утешительно все это, но верно ли? Подобный вопрос бесполезно задавать, потому что нет возможности решить. То, что дошло до нас дошло из глубокой древности, не подлежащей более критическому исследованию. Сомневаться можно во всем, кроме акта своего сомнения. Но в основание сомнения большею частью кладется предположение – аргумент также весьма сомнительный. Так, предполагается невозможным, чтобы убереглись предметы, относившиеся к лицу Иисуса Христа. Отчего невозможно? Разве Его не окружали десятки и сотни лиц, привязанных к Нему и чтивших Его до обожания? И разве те лица не были похожи на нас, сберегающих все что можно от наших близких?.. Предполагается, что кто-нибудь сделал подлог. Но отчего же не предположить, что он не делал подлога? Предполагается, что история упомянула бы о той или другой святыне. Но отчего же истории поставляется в обязанность знать о них?.. Предположить можно еще и другое многое; но последствие какого бы то ни было предположения есть одно и то же – ничего, – non (лат.). Ибо a posse ad esse consequentia non valet. – Мы поклонились и иконе Божией Матери, называемой попросту Троеручицей. Судя по свежести письма, она едва ли может принадлежать времени св. Иоанна Дамаскина316. Разве в последствии времени была подновлена. Она утверждена на игуменском месте и, по уверению братии, заменяет монастырю игумена. С какого времени введен этот странный порядок в монастырское управление, я не мог дознаться. На одном (русиковском) акте L427 года подписался еще

Да и Барский упоминает еще об игумене. Теперь игумена в монастыре нет ни делом, ни именем. Его место занимает епитроп – на общих положениях своежительных монастырей Горы. – Мы приложились к гробнице ктитора, смиренного инока Симеона, оставившего царский престол и пришедшего к своему сыну на послушание317, видели знамя Стефана Сильного, посох св. Саввы и прочие предметы поклонения и любопытства, между прочим, и греческое евангелие, называемое Златоустовым – на том единственном, по-видимому, основании, что оно все писано золотом, как и псалтирь ставроникитская318.

В гостинице (архондарике) монастырской мы не нашли ни благолепия, ни удобств, ни довольно расторопной или усердной прислуги монастырей греческих. Вечерняя трапеза резко напоминала нам о пятнице – дне вообще неблагоприятном для посетителей Св. Горы, мирски внимательных к своему желудку. Она закончилась гроздами от лозы св. Симеона319, которые должно было принимать более на веру, чем на вкус, чтобы не отказать им в заслуженной славе. – В течение вечера смерть и на другого брата обители наложила свою грозную руку. А третий был отчаянно болен. Вообще в Хиландаре замечается наибольшая смертность на всей Св. Горе. Причиною этого полагают местность монастыря, подверженного в летнее время зловредным испарениям. Пока было светло, мы смотрели через поток на печальную окрестность монастыря и думали, каждый по-своему, о временах давно минувших. Было же когда-то сербское царство. Отчего бы ему не быть опять? Оно, конечно, теперь лучше бы сумело выбирать места как для своих монастырей, так и для своих столиц и не стало бы направляться все по одной и той же, искусительной, дороге – к Византии.

Суббота. 5 сентября. Я ждал с нетерпением утрени и при первом стуке била отправился в церковь. Мне желательно было видеть и слышать южнославянское богослужение во всей его беспримесной и бесприкрасной, кирилло-мефодиевской верности греческому образцу, в его полной безнациональности, в его первоначальной, так сказать, еще прививке к новой стихии православного мира320. Мне живо памятно было, как за два года перед сим в вертепе вифлеемском нам пропели греческим напевом тропарь Рождества Христова по-славянски и уверяли притом, что так именно поют его и в Болгарии и Сербии. Я не имел причин усомниться в том, но, по слабости, желал увериться. Теперь я убедился, что это так. Слушая за утреней родные звуки славянские, облеченные в формы греческого пения, я попеременно то досадовал на него, уступая голосу привычки слышать их в одной известной форме, то услаждался им, помышляя те времена, в кои славянские церкви лепетали молитву свою еще под говор своей матери, старческий голос которой хотя и трудно применялся к звонкому и резкому языку дитяти, но был любим им по чувству привязанности к матери. Теперь он, конечно, любим тоже, но уже по другому чувству – по привязанности к себе самому, к своим привычкам, к своему прошедшему. Конечно, только этим чувством можно объяснить пристрастие южнославянских племен к своему церковному пению и предпочтение его нашему, высказываемое ими ясно и гласно. – Обстоятельство, которое прежде мало занимало меня, теперь также казалось мне стоящим внимания. Это – наше удивительное церковнославянское наречие. Где, как, из чего и для чего образовалось оно? Им никто из славян не говорит, и сомнительно, чтобы когда-нибудь говорил; но все славяне его понимают, и все на нем молятся. Смею думать, что в этом скрывается глубокий урок мироправительного Промысла славянскому роду. В делах житейских племена его настолько должны быть близки одно другому, чтобы понимать друг друга, сознавать свое кровное родство и братски подавать друг другу руку помощи. Но в деле веры все они должны составлять одно полное, неразрывное, живое и смысленное целое. В гражданской жизни пусть будут сербин болгарин, босняк, хорват, русин и т. д., а в церковной