Читать книгу - "Андрей Синявский: герой своего времени? - Эжени Маркезинис"

пример несогласия Розанова с выдающимся мыслителем и писателем П. Б. Струве: «Для Розанова Струве – пример “корректного” и “порядочного” человека, то есть самого для него неприятного типа людей. Конкретнее говоря, это тип ученого, профессора, который стремится обо всем мыслить строго научно и объективно». Струве был умеренным во всем, и «эта умеренность бесила Розанова, поскольку Розанов был во всех отношениях неумеренным и неприличным писателем» [Синявский 1982б: 268]. Главный конфликт между ними возник в контексте дела Бейлиса, когда в 1914 году велись разговоры об исключении Розанова из Религиозно-философского общества из-за его крайнего антисемитизма. Ответ Розанова Струве принял форму письма к Мережковскому в «Опавших листьях» [Синявский 1982б: 269; также см. Crone 1990: 40]. Маяковский аналогично и по тем же причинам выступил против Г. А. Шенгели в поэме «Во весь голос»: Шенгели был «профессором» того типа, который так не любил Розанов. Поэт неоклассической школы и автор серии литературно-критических работ о том, как надлежит писать стихи (на что Маяковский ответил в стихотворении «Как делать стихи»), Шенгели опубликовал в 1927 году «объемистую» книгу против Маяковского, рассматривая все его творчество с академической точки зрения: «Маяковский во весь рост». Маяковский прямо полемизирует с этой книгой в поэме «Во весь голос»: «Именно поэтому Маяковский решил взять на себя труд по обоснованию своей собственной поэзии в ее отношении к современной эпохе и будущему. “Профессор, снимите очки-велосипед! Я сам расскажу о времени и о себе”» (HIA. Коробка 20. Папка 5. С. 16–17).

188

«“Памятник” для Маяковского был олицетворением застоя, устарелости, мертвого авторитета, скрывающего живое лицо художника. Отсюда в “Во весь голос” он против памятника себе, желая для себя некоего “анти-памятника”, что и побуждает написать это стихотворение. Я не памятник, говорит Маяковский, а живой человек; к будущим новым поколениям он обращается, “как живой с живыми говоря”. Здесь мы видим, таким образом, и вариацию традиции “памятника”, и отторжение этой традиции, и “памятник”, и “анти-памятник”. В результате творчество и образ Маяковского приобретают явно монументальные черты “памятника”, себе воздвигнутого. В то же время, перед нами не забронзовевший монумент, но живой человек и поэт, Маяковский, в полный рост, говорящий во весь голос» (HIA. Коробка 20. Папка 5. Лекции по поэме «Во весь голос». Л. 10–11).

189

HIA. Коробка 19. Папка 12. Лекция 13. Л. 23.

190

Та же мысль прослеживается в одной из лекций Синявского о Маяковском, где он описывает последнего в прологе к «Человеку» как «нового Адама», или, как он сам себя называет, нового Ноя, сидящего в Ноевом ковчеге или во чреве своей Матери-Земли, из которого его извлекают солнечные лучи» (HIA. Коробка 19. Папка 12. Лекция 13. Л. 17).

191

Гораздо более отдален во времени протопоп Аввакум (1620–1682) – еще один литературный герой Синявского. Судьба Аввакума, старовера, поставившего свою жизнь и убеждения против официальной церкви, в немалой степени перекликается с жизненной позицией самого Синявского в его отношении к официальной власти и укоренившихся взглядов в целом. Особенно Синявского привлекала автобиография Аввакума («Житие протопопа Аввакума, им самим написанное»). Написанная смело, как яркий рассказ о его жизни, как отражение бурных времен, в которые жил Аввакум, эта книга поражает оригинальностью как в сложности психологического изложения, так и в живости стиля. Синявский прочел лекцию об Аввакуме в Колумбийском университете в 1978 году, которую позднее включил в качестве главы в книгу «Иван-дурак: очерк русской народной веры» [Синявский 2001: 328–350].

192

Следователь по особо важным делам подполковник В. А. Пахомов – один из дознавателей по делу Синявского.

193

В заголовке обыгрывается двойное значение: «место встречи» и «бордель».

194

См. также [Siniavskii 1995: VI–VII] и Запись «Радио Свобода». Папка 18. Передача 26. Л. 5.

195

В каком-то смысле Синявский воплощает свои детские мечты, потому что родители не одобряли книги, которые он жаждал прочитать и которые сделали его писателем: «Все время мерещится, что самое главное, самое прекрасное в жизни я упустил, проворонил где-то еще в детстве, и непрочитанный “Всадник без головы” скачет впереди, без меня. Возможно, поэтому в конце концов – с недостачи – я и стал писателем: пока не прочту!..» [Терц 1992, 2: 485]. Синявский в качестве своих альтер эго выбирает персонажей – не просто романтических героев, но тех, чьи истории находят отклик в его собственном сердце: мятежного раба и оскорбленного человека; их преображение – важное условие побега из тюремного заключения по облыжному обвинению и мести врагам. У графа Монте-Кристо есть и другие черты, привлекающие Синявского. Дюма вырос в период, когда «две конкурирующие идеологии, классицизм и романтизм, нелепо и героически сражались за душу французской литературы <…> Романтизм означал энергию, современность сюжета, смешение жанров и открытость иностранным влияниям» [Buss 1996: xi – xxi]. В его эпических драмах история смешана с беллетристикой и реальностью, приключенческий сюжет – с детективом, объединяя в то же время в герое черты двух романтических стереотипов, байронического героя и вампира. Сосредоточенная вокруг мотивов тюремного заключения и побега, это аллегория «погребения и воскрешения».

196

Образ «сумасшедшего», намекающий на карательную психиатрию советского государства как удобный способа избавиться от «проблемных» интеллигентов, был особенно актуален в 1960-х годах. К нему ранее прибег М. А. Булгаков в «Мастере и Маргарите».

197

Именно она вдохновила его на одно из первых его смелых начинаний, а именно на книгу о Пикассо, которую он написал в соавторстве с Голомштоком. К Голомштоку как искусствоведу и знатоку западного искусства обратилась редактор издательства «Знание» В. О. Пличе с просьбой написать брошюру о Пикассо. Как один из ведущих членов Коммунистической партии Франции, Пикассо был только что, в преддверии восьмидесятилетия, удостоен престижной ленинской премии «За укрепление мира между народами». Голомшток ухватился за возможность написать что-нибудь стоящее, но, как человек опытный, понимал, какие требования будут ему навязаны. Он поделился своими сомнениями с Марьей Васильевной, «и она, со своей склонностью к авантюрам, предложила мне написать брошюру вместе с Синявским» [Голомшток 2011: 159].

198

См. также: Запись «Радио Свобода». Папка 17. Передача 16. Л. 2.

199

Запись «Радио