Читать книгу - "Любовь и смерть. Русская готическая проза - Алексей Константинович Толстой"

правдоподобия, что, с другой стороны, иногда подвигает дело ближе к истине. «Воображение человека, – говорит один московский философ, – еще не представляло себе невозможного: чего не было или нет, то сбудется». После этого я перестал и думать.

Войдя на кладбище, она опять подала мне руку. Мы миновали множество надгробных памятников, не глядя даже на них: у нас было столько, что сказать друг другу!.. «Тебя тут не было, когда меня привезли сюда! – говорила добрая Зенеида. – Ты был болен, и я очень боялась, чтоб ты не умер… Я очень сожалела, что тебя не было на моем бале. То был мой бал, мой свадебный бал! Как мне было легко на сердце и отрадно!.. Страдания мои кончились – ужасные страдания! – ты их знаешь!.. Для меня начиналась новая жизнь: я чувствовала, что теперь я твоя; что уже никто не имеет надо мною права, кроме твоей любви, которой обязана я всем. Я теперь счастлива; я награждена за свою добродетель и вижу Того, кого ты не можешь видеть – но которого и ты увидишь!..» Мы пришли к одному небольшому, но чрезвычайно красивому памятнику и остановились. Она указала пальцем на надпись:

– Вот злополучное имя, под которым столько я страдала! Этот человек делал все, что мог, чтоб погубить меня. Я стояла на краю пропасти: ты спас меня!.. Я молю Всевышнего за тебя денно и нощно: не бойся, мой друг; люди не могут ничего тебе сделать; я сторожу тебя. Знаешь ли? – я твой ангел-хранитель.

Я смотрел ей в глаза и плакал. Мы обошли кругом памятник. Она взяла меня за руку, топнула ножкою, и мы вдруг опустились под землю. Я очутился с нею в небольшой квадратной комнате, озаренной прекрасным светом, хотя в ней не было ни окна, ни видимого отверстия. Комнатка снизу доверху была убрана цветами, разливавшими в воздухе упоительное благоухание. В углу, на маленьком пьедестале, стояло распятие; сбоку – закрытый розовый гроб, обитый богатыми серебряными галунами[182]. Я узнал его: я видел этот гроб в горячке…

– Вот моя кровать! – сказала она, – присядь на ней со мною; у меня нет другой мебели. Теперь ты видишь мой домик! Он не так великолепен, как твои комнаты, но здесь весело жить доброму. Останься здесь, друг мой, со мною!.. Хочешь ли здесь остаться?

– Хочу! ах, хочу! – воскликнул я, – к людям возвратиться не желаю! Здесь чувствую я себя проникнутым такою возвышенною, неизъяснимою радостью, которой на земле мы не знаем; какою-то сладкою, огненною жизнью!.. Я здесь останусь с тобою. Не высылай меня отсюда, добрая Зенеида!

– Нет, мой друг! Ты еще должен возвратиться к людям! – грустно сказала она. – Но я большею частью подле тебя, хотя ты меня не видишь. Ночью я часто сижу у твоих ног; днем сижу против тебя. Я тебе не показываюсь, чтоб не пугать твоего воображения…

Долго беседовал я с нею в ее прелестном домике; к сожалению, не могу упомнить всего, чтó мы там говорили; какое-то роскошное смятение, волновавшее мою душу, мгновенно поглощало впечатления, которые не останавливаясь только мелькали в ней одни за другими с неимоверною быстротою. Здесь выписываю единственно те слова, которые глубоко врезались в мою память и навсегда срослись с моею жизнью; их хочу иметь беспрестанно перед моими глазами. Помню, однако ж, что наконец она мне заметила, что уже пора мне идти домой и что более никогда не увижу ее таким образом. Помню, что показала мне на своем пальце мое кольцо и, сняв его, сама надела мне на палец в память моего посещения. Помню еще – о, это не только помню, но чувствую! – помню, что, привстав с гроба, она тихонько приблизилась ко мне и вдруг напечатлела на моих устах холодный, как намерзлое железо, поцелуй, который разошелся по моим жилам жестоким морозом и оледенил кровь; она сказала, что я ощущу его на устах всякий раз, как стану думать об ней с любовью. Я его ощущаю!

Уже сбиралась она вывести меня из своего волшебного жилища, как вдруг остановилась и сказала:

– Постой, Н***! я покажу тебе что-то.

Она придвинулась ко мне легко и быстро, как ветер, взяла меня под руку, привела к розовому гробу и тихонько подняла крышу. Я увидел внутри его обнаженный скелет, с торчащими из праха зубами, с белым костяным челом, безобразно засоренным присохшими клочками волос, с глубокими ямами, налитыми мраком, вместо глаз и щек…

– Это твоя Зенеида! – сказала она.

Я затрепетал от ужаса. И в то же мгновение все исчезло; при мне уже не было милой, молодой, румяной Зенеиды. Повсюду темно и страшно!.. Пространство вокруг меня сжимается. Я сперт со всех боков землею. Что-то сильно душит меня в горле; я хочу кричать, и голос не раздается в моей груди. Я без чувств!..

Спустя несколько часов я лежал на постели в своей комнате. Все это странное, непостижимое происшествие стояло у меня перед глазами; я громко призывал имя Зенеиды… Без всякого сомнения, то была она! – то был ее дух – мой ангел-хранитель!.. Я расспрашивал, каким образом я у себя, кто вынул меня из земли, кто принес сюда, – мне отвечали, что солдаты нашли меня почти мертвым на тропинке, по которой я гулял, и принесли к казармам, где кучер узнал меня и осторожно привез домой. Я послал в казармы отыскать сострадательных воинов, чтоб наградить их; приказал расспросить о месте, где был подобран, осмотреть место и заметить его с точностью. Нашлось, что я лежал повергнутым на землю, без признака жизни, в том самом месте, где встретился с Зенеидою – с моею осуществленною мечтою! Между тем неимоверное потрясение всего животного здания уже превращалось во мне в лихорадку; пламя пожирало мои члены, и белая горячка последовала за этим страшным, но драгоценным видением. Мой доктор был в отчаянии и, третично спасши меня от смерти, объявил, что я неминуемо убью себя своим несчастным воображением.

Все это была бы шутка, игра расстроенной фантазии, дело непонятное, которое весьма удобно понимается, если б после этого на моем пальце не нашлось в самом деле кольцо моей сестры с ее именем – то самое кольцо, а не иное, – кольцо, так же хорошо мне знакомое, как мой собственный палец: я носил его шесть лет сряду!.. Оправившись от болезни, я делал все возможные разыскания, подозревал всех и каждого – даже моего доктора; расспрашивал у Лизы, которая по сие время любит меня, как брата, и с удовольствием слушает, когда я называю ее Лизою и сестрою; хотел непременно добиться до «достаточной причины», чтоб отдать себе отчет естественными средствами в обратном появлении на моем пальце кольца, несомненно закрытого за семь лет