Читать книгу - "На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг. - Андрей Владимирович Николаев"

– Я не люблю таких пьес, – ответил я, потому что нужно же было как-то отвечать.

– Тогда зачем же вы пошли в театр?

– Я так давно не был в театре. Вчера слушал «Сильву», а вот сегодня решил пойти в драму.

– Вы с фронта?

– Это заметно по моему костюму? Да. С фронта.

– Если хотите, и по костюму… Кроме того, вы не ленинградец…

– Неужели и это видно?

– Если бы вы были ленинградцем, то, наверное, следили бы за игрой актеров независимо от пьесы.

– Вы угадали, я не ленинградец.

– А я ленинградка. Они здесь, в этом городе, мне как родные. Тем более что у меня тут нет никого из родственников.

– Я москвич. Это вас не шокирует?

– Отчего же?

– Не знаю. Существует же мнение, будто жители этих двух столиц нетерпимы в отношениях друг к другу.

– Я не из их числа, – сказала моя соседка и засмеялась: – Я театралка и очень люблю московские театры.

Наступила пауза. Я молчал, не в состоянии оторваться от ее лица… Она смотрела на меня. Я ощущал, как между нами возникает незримая область взаимной симпатии. Весь второй акт мы шепотом обсуждали игру актеров. Ее голова, слегка подавшись в мою сторону, едва не касалась моей головы. Иногда ее волосы ласково щекотали мою кожу, и я ощущал аромат ее духов и тепло ее дыхания. В антракте мы прогуливались по аллеям сада, и меня поразила изящная стройность ее ног, обутых в дорогие замшевые лодочки.

После спектакля я спросил, не позволит ли она мне проводить ее до дому. Она согласилась.

Мы шли медленно и неторопливо по затихшему городу. Через Мстинский мост в предместье Полыновку, где она снимала комнату в деревянном двухэтажном доме. Ночь теплая и звездная, и мы еще долго стояли у ворот. Она сказала мне, что где-то рядом, в таком же деревянном доме, жил композитор Лядов. При этом она чему-то счастливо улыбалась.

Из увольнения я возвращался в первом часу ночи. Я знаю: ее зовут Клавдия Николаевна Макарова, она эвакуирована из Ленинграда и работает в конструкторском бюро на 12-м Механическом.

Штабная рота занимает второй этаж добротной трехэтажной казармы. В центральной части два громадных дортуара, а по бокам классные комнаты, каптерка и туалеты. В дортуарах двухъярусные нары, как и в Великом Устюге. В каждом из дортуаров спит до двухсот человек.

16 августа. «Начало занятий, – записываю я, – вновь мы на положении курсантов или слушателей».

Курсовой инспектор у нас – преподаватель тактики майор Яковлев. Лет тридцати пяти, спокойный, вежливый, корректный, ровно расположенный ко всем слушателям, майор Яковлев выгодно отличается от прочих офицеров и своим академическим образованием, и эрудированностью в области штабной специальности.

– Вы – слушатели штабного отделения, и вам предстоит работать в штабах, – так начал свою вводную лекцию по спецпредмету майор Яковлев, – вдумайтесь в то, что, собственно, это значит, вникните в смысл самого слова: «штабист». Штабной офицер – это, прежде всего, военный специалист, готовящий материал оперативно-стратегического или тактического профиля. Материал, необходимый для принятия командованием соответствующего решения. Штабной офицер – это специалист, планирующий и претворяющий в жизнь решения командира. Поэтому штабной офицер обязан располагать исчерпывающей информацией о противнике и о себе – о своих войсках. Грамотно в теоретическом и творческом ключе продумать и рассчитать практические возможности выполнения приказа командования. Учесть имеющиеся в наличии средства обеспечения, подготовить и оформить полагающуюся по штату документацию. Между тем, – продолжал майор Яковлев, – не редки случаи, когда штабные офицеры судят поверхностно о планах высшего начальства, о действиях своего непосредственного командира. Остерегайтесь подобной огульной оценки. Не вы будете принимать оперативно-тактические решения, но вы будете готовить их. Не вы будете решать, но вы будете проводить решения в жизнь. Помните: командир – это ВОЛЯ, а штаб – это МОЗГ!

Неповторимо уникальной и в чем-то обаятельно-колоритной оказалась фигура командира нашей штабной роты майора Кабанова, или просто Кабана, как окрестили его слушатели. Обязанности командира роты в высшем военном учебном заведении, в общем-то, ограничиваются исключительно административно-хозяйственными функциями, из которых наш Кабан усвоил самую главную: «водить дармоедов до харчевни». «Дармоедами» он называл слушателей, а «харчевней» – столовую. Майор Кабанов из кадровых командиров и дослужился до своего звания в довоенное время, оставаясь безграмотным невеждой по всем статьям.

Будучи майором по званию, он должен был бы командовать батальоном или полком, а ему в бою нельзя было доверить и отделения. Не мало по резервам ошивалось подобных майоров – этому нашли применение. Вечно пьяный, с красной, непроспавшейся рожей, рыкающим голосом и малопонятной лексикой команд, Кабан моментально стал посмешищем всего курса. Слушатели откровенно издеваются над ним. А он то ли настолько туп, что не понимает издевательств, то ли настолько самоуверен и наивен, что игнорирует их.

Построив штабное отделение в ротную колонну, Кабан ревет зычным голосом, разевая свою огромную пасть:

– Уси слухать мою команду! На кумпол пра-ама! Слева-колена пе-есня. Рота шагама-арш!

Рота не в состоянии сделать ни шагу. Стоя в строю, слушатели давятся смехом.

– Я кому говру: смир-р-р-на-а! – ревет Кабан. – Дармоеды, атилигенцы, блядуны, сучьи дети!

Слушатели не выдерживают, и могучий хохот сотни голосов сотрясает строй. Физиономия Кабана багровеет, наливается кровью, наконец, и он сам не выдерживает и начинает ржать во все горло:

– Да шож мене с вами, с вобразованными делать?! Матери вашей дышло! Куды ни плюнь, усё ахвицеры, антилигены. Таки ж у мене усего два класса вобразования, да и те ни полные…

20 августа. Заступил в наряд дневальным по казарме. На третьем этаже дортуары группы «командиров полков» – там слушатели от майора до подполковника. И они тоже дневалят. С улицы в открытые окна льется чистый воздух темной августовской ночи. Часы показывают три сорок пять. Присев у тумбочки, я пишу домой: «Попав в армию, я оказался как бы брошенным в неведомую пучину Жизни. И поначалу чуть было не захлебнулся в ней, – во всяком случае, свободно мог бы захлебнуться. Теперь я начинаю ощущать себя как бы в челноке, которым можно управлять. Иными словами, я уже способен постоять за себя».

Днем, перед заступлением на дежурство, я встретил в городе пленных немцев. Они вяло и медленно что-то перетаскивали. Вид их был жалкий и унылый. Мое внимание привлек худой, сутулый шатен в мятой каскетке с огромным матерчатым козырьком. Меня поразила в нем какая-то особенная внутренняя одухотворенность, выгодно отличавшая его от прочих пленных. Я подошел и спросил, кто он и откуда.

– Ихь бин ейн остеррейхише штудент, – услышал я в ответ.

«А сколько наших студентов