Читать книгу - "Гараж. Автобиография семьи - Михаил Александрович Ширвиндт"

родители. С ними, к примеру, не пожаришь шашлык в 3 утра и не сваришь подкормку для рыб в 6, не посмотришь в повторе в 5 утра футбольный матч команд Уганды и Камеруна и не поешь, пока все спят, шпроты с мороженым. Спасибо, что компенсировал в своём лице их недостатки.

А главное – спасибо, что, несмотря на твой физический уход, ты навсегда остался со мною.

«Он был дедушкой, каких поискать»

Андрей Ширвиндт

Когда Шуры не стало, одна знакомая написала мне: «У тебя был грандиозный дед». Я часто слышал подобное. Имеют в виду обычно: дед был замечательным артистом, педагогом, человеком и так далее. Но что, кроме этого, он и правда был дедушкой, каких поискать, знают, разумеется, далеко не все.

Авторы этой книги, «по совместительству» (его выражение) мои бабушка и папа, попросив меня написать пару слов о Шуре, сказали: «Может, вспомнишь что-то о путешествиях, автомобилях и прочих средствах передвижения?» Даже с учётом этого ограничения написать о нём что-то в двух словах – задача почти невыполнимая.

В каких только направлениях и на каких только средствах мы с ним не передвигались! Даже банальный автомобиль, на котором в последние тридцать лет мы редко выбирались дальше Валдая, когда-то доставлял нас в гораздо более отдалённые уголки, причём служил не только транспортом, но и обеденным столом с сервировкой на капоте, а мне – иногда ещё и ночлегом. Например, когда мы с Державиными и Горемыкиными ездили под Астрахань. Там, на бахче, водилась живность посерьёзнее ужей, и меня на всякий случай оставляли спать в машине – что, впрочем, не мешало мне ходить по ядовитым змеям босиком, но уже посреди бела дня.

С Державиными мы отдыхали и в лесу неподалеку от Риги. Во время экскурсии в соседний городок на хлебозавод Михаил Михайлович написал обо мне стих: «Надо же, надо же! Андрюша едет в Адажи!» Ночевали мы в палатке, обогреваемой вынутым из костра камнем. Как-то вечером был сильный туман, все шли из столовой к своим палаткам. Я, маленький, взлохмаченный, бегал впереди и вдруг вынырнул откуда-то. Тогда жена соседа по лагерю – Ольга Окуджава – воскликнула: «Наш ёжик в тумане!» В ту поездку я, пятилетний, воспылал к ней безответной любовью. Ольга Владимировна «из сострадания» (тоже его выражение) до сих пор хранит подаренные мною бусы из рябины и желудей.

Когда к нашим путешествиям присоединилась моя младшая сестра Саша, мы стали скрашивать долгие перегоны пением. Жаль, читатель не имеет возможности оценить музыкальные данные и репертуар нашего дуэта. Шура эти многочасовые пытки переносил безропотно (ну почти).

Велосипедную его карьеру я застал уже на излёте, поэтому не будем о ней. Скромный совместный опыт верховой езды запомнился Шуриными деликатными комментариями и конструктивной критикой скаковых навыков остальных членов семьи. Нынешние ограничения на использование лексики, без которой полноценное обучение джигитовке, по-видимому, немыслимо, не позволяют воспроизвести здесь эти мудрые наставления. История наших отношений с конным транспортом достигла кульминации, однако, позднее, когда мы замахнулись на его гужевую версию. Дедушка повёл меня на Центральный московский ипподром, где нас как дорогих гостей усадили в сани и прокатили пару кругов на тройке. Дальнейшее наше пребывание на ипподроме и путь домой сопровождались (видимо, поначалу раздражённым, а потом растерянно-испуганным): «Щас же перестань чихать!» Позже, в отделении скорой помощи, стало ясно, что с такой аллергией мне дано разделить Шурину страсть к лошадям разве только на безопасном расстоянии.

Сравнительно недавно, уже после пандемии, как только стали ослабевать коронавирусные ограничения, мы ходили по Волге в его любимый Мышкин и дальше. Ему не давало покоя шлюзование. «Вот я не могу понять: река течёт-течёт…» Мне казалось, я «что-то соображаю» и даже могу объяснить, но он, похоже, так и не смирился с этими десятками метров перепада. А примерно тридцатью пятью годами ранее он спасал моё радиоуправляемое судно в Одессе. На месте аварии он оказался по пути на работу и операцию проводил в светлом концертном костюме, лишь подвернув штанины. Дно неработающего фонтана, в центре которого застрял кораблик, было, естественно, покрыто зелёной слизью, что существенно снижало устойчивость спасателя. Не помню точно, что именно мы услышали, когда через пару секунд половина костюма промокла и позеленела, но дословную цитату привести здесь в любом случае не получилось бы.

Были, конечно, и поезда, и самолеты. И Питер, и Ялта, и Берлин, и Стокгольм, и Нетания с Тель-Авивом. Последние пару лет я много путешествовал без него, но «отчитывался». Поскольку по-другому не очень умею, мысленно отчитываюсь и теперь.

«Деточка, ты чего как старуха?»

Анастасия Пономарёва-Ширвиндт,

жена Михаила Ширвиндта

Мне хотелось бы, чтобы, когда я попаду на тот свет, меня встретили именно Вы, Александр Анатольевич. Как в день, когда Миша привёл меня знакомиться с Вами в квартиру на Котельнической набережной. Я тогда совсем окаменела от зажима, и Вы, игнорируя все церемонии, прикрикнули на меня:

– Ну, чего стоишь-жмёшься? Сервируй давай. Тут – рюмки, тут – бутылки.

Я не разделяю концепцию рая и ада, а верю в великое путешествие души, которое напоминает маршрут поезда дальнего следования со стоянками на продуваемых всеми ветрами платформах. Я вижу Вас сейчас в окне такого состава, уходящего на восток. Я вижу Вас в окружении любимых и близких, давно и недавно ушедших, и вы оживлённо обсуждаете, на какой станции кому из вас сходить. И нет в природе застолья прекраснее, чем это, – растянутое во времени и пространстве, купейное, внеземное.

С момента Вашего отъезда (назову это так) я начала подсчитывать вещи и состояния, которых больше не будет. Меня больше никто не назовет «деточкой» и «ты-чего-как-старуха» и уж точно не уместит оба определения в одно предложение. Я вряд ли найду в своём окружении кого-то, с кем можно обсудить лирику Хармса 1927–1929 годов. Каждый раз, когда на столе будет ореховое пралине, я обречена вспоминать, что нет рядом того, кто ел бы его с таким же удовольствием.

Сейчас пишут: ушла эпоха, ушла легенда. А для меня ушёл человек, который махал мне, когда я возвращалась откуда-то домой и проезжала мимо его окон. Человек, который был богом красноречия, но все главные реплики выдавал, как правило, молча – взмахом брови, движением глаз. Человек с самыми красивыми кистями рук на свете.

Моя грусть по Вам несоизмерима с чувствами Ваших жены и сына, и всё-таки она огромна. Ведь то, что Вы на самом деле умели делать лучше всего, – поговорить с чужим, малознакомым, или просто знакомым,