Читать книгу - "Книга утраченных сказаний. Том I - Джон Рональд Руэл Толкин"

Хоббиты низко поклонились.

— Вот тебе и король Роханский, — вполголоса заметил Пиппин. — Замечательный старикан, и очень вежливый».

Второе соображение заключается в том, что

«Сильмариллион отличается от ранних произведений Толкина отказом от традиций романного жанра. В большинстве романов (включая Хоббита и Властелина Колец) на передний план выдвигается один герой, наподобие Фродо или Бильбо, а затем рассказывается приключившаяся с ним история. Конечно, создает историю романист, и потому он всеведущ: он может объяснить или показать, что происходит «на самом деле», противопоставляя это ограниченному полю зрения своего персонажа».

Но коли так, то здесь очевидно примешивается вопрос о литературном вкусе (или привычке). Возникает также упоминаемая профессором Шиппи проблема, буквально, раз-очарования — «разочарования по недоразумению», испытанного теми, кто ожидал второго Властелина Колец. Некоторые читатели почувствовали себя оскорбленными, что однажды вылилось в обращенный ко мне упрек: «Это же Ветхий Завет какой-то!» Против столь ужасного приговора возразить нечего (хотя вряд ли тот читатель далеко продвинулся по книге, прежде чем был окончательно сражен этой убийственной аналогией). Конечно, «Сильмариллион» предназначался для того, чтобы непосредственно затрагивать сердце и воображение, и не требует чрезвычайных усилий или каких-то незаурядных способностей; однако ему присущ особый лад, и потому сомнительно, чтобы какой-либо «подступ» мог сильно помочь тому, кто считает эту книгу недоступной.

Есть и третье соображение (которое профессор Шиппи выдвигает в другом месте):

«[Властелину Колец], подобно Беовульфу, в полной мере свойственно «ощущение глубины», возникающее, как и в старом эпосе, благодаря вкрапленным в него песням и отступлениям, вроде лэ А рагорна о Тинувиэль или упоминания Сэмом Сильмариля и Железной Короны, рассказа Эльронда о Кэлэбримборе и множества других. Однако это ощущение является свойством именно Властелина Колец, но не вставных историй. Рассказывать их отдельно от обрамляющей повести и ожидать, что они сохранят свое очарование, было бы ужасной ошибкой — ошибкой, которую Толкин воспринял бы болезненнее кого-либо другого. Как он писал в поясняющем письме от 20-го сентября 1963 года:

«Меня терзают сомнения относительно этой затеи [написать Сильмариллион]. Часть притягательности ВК возникает, как я полагаю, благодаря отблескам мощного исторического пласта, служащего повествованию фоном и приковывающего внимание подобно неизвестному острову на горизонте или башням далекого города, отблескивающим на солнце сквозь дымку расстояния. Приближение разрушает волшебство, если только при этом не открываются новые дали» (Письма, с. 333).

Приближение разрушает волшебство. Что же до явления новых далей, то проблема, над которой Толкин, должно быть, не раз ломал голову, заключается в том, что во Властелине Колец Средиземье уже старо и обременено оставшейся позади историей. Сильмариллион же, в его полном варианте, был призван начать с самого начала. Но как можно создать ощущение глубины, когда ты уже опустился на самое дно?»

Цитированное здесь письмо определенно свидетельствует, что отец воспринимал (следует, наверное, уточнить: временами воспринимал) все это как серьезную проблему, которая для него не была новой: еще во время работы над Властелином Колец, в 1945 году, он писал мне (Письма, с. 110):

«История должна быть рассказана, иначе это не история, однако сильнее всего действуют именно нерассказанные истории. Я думаю, упоминание о Кэлэбримборе тронуло тебя потому, что оно вызывает острое ощущение бесконечности, свойственное всем недосказанным историям: далекие горы, на которые никогда не взберешься, темнеющий на горизонте лес, которого (как дерево Ниггля) никогда не достигнешь, — а если достигнешь, он становится всего лишь соседней рощей…»

Суть дела точно иллюстрируется песней Гимли в Мории, в которой бесконечно отдаленным эхом древнего мира звучат великие имена:

«Был светел мир тех древних дней,

Величье древних королей

Еще хранило Нарготронд

И Гондолин в тиши времен».

(Перевод А. Дубининой)

— Здорово! — восхитился Сэм. Я бы выучил. «О, Мория! О, Казад Дум!» Эх, как представишь все эти огни, темнота еще горше становится..»

Этим своим «Здорово!» Сэм не только опосредует (и «присэмляет») высокое — могучих королей Нарготронда и Гондолина, Дурина на его резном каменном троне, — но и относит их еще дальше, в волшебную даль. И в этот миг кажется, что волшебство развеется, только тронь его.

Профессор Шиппи говорит, что «рассказывать [те истории, которые лишь упомянуты во Властелине Колец] отдельно от обрамляющей повести и ожидать, что они сохранят свое очарование, было бы ужасной ошибкой». Ошибка, по всей видимости, заключается не в том, чтобы вообще рассказывать истории, а в том, чтобы питать относительно них такие иллюзии. Отец в 1963 году явно представляется профессору Шиппи ломающим голову, стоит или нет браться за перо, ибо слова письма: «Меня терзают сомнения относительно этой затеи» профессором истолкованы как «затеи написать Сильмариллион». Но, говоря это, отец ни в коей мере не имел в виду собственно произведение, которое в любом случае было уже написано, а по большей части и неоднократно переделано (аллюзии во Властелине Колец не иллюзорны).

Настоящий вопрос, дает он понять в том же письме немного выше, заключался для него в том, как представить произведение читателю после выхода в свет Властелина Колец, когда, как он полагал, лучшее время уже упущено:

«Я по-прежнему боюсь, что публикация потребует огромного труда, а я вожусь слишком медленно. Легенды надо переработать и согласовать друг с другом (они создавались в разное время, некоторые — много лет назад), увязать с ВК и внести в них некую последовательность. Простые приемы вроде путешествия или поиска здесь уже непригодны.

Меня терзают сомнения относительно этой затеи…»

Когда после его смерти возник вопрос о публикации «Сильмариллиона» в той или иной форме, я не придал значения этим сомнениям. Эффект «отблесков мощного исторического пласта, служащего повествованию фоном» во Властелине Колец неоспорим и чрезвычайно важен, но я не думал, что эти «отблески», использованные в нем с таким мастерством, будут препятствовать любому дальнейшему углублению в этот пласт.

Литературное «ощущение глубины, возникающее., благодаря вкрапленным в него [Властелин Колец] песням и отступлениям» не может служить критерием оценки произведения, выполненного в совершенно ином стиле: это означало бы рассматривать историю Древних Дней прежде всего или даже исключительно с точки зрения ее ценности как художественного приема, использованного во Властелине Колец. Так же не стоит механически относиться к приему возвращения в выдуманное прошлое, к смутно обрисованным событиям, чья прелесть заключается в этой самой смутности,