Читать книгу - "Раиса Горбачева. Жизнь и принципы первой леди СССР - Георгий Владимирович Пряхин"

жизнью они воспитывали у нас и чувство ответственности – за свои дела, поступки. И, может быть, самое главное, что дали мне мои родители, – сопричастность к человеческим нуждам и к человеческому горю… чувство чужой боли, чужого горя. Нет, ни одно поколение не живет зря на этой грешной земле…

Картинки моего детства лишены цельности. Они как бы рваные. Возможно, одна из причин – бесконечная «перемена мест».

В связи с частыми переездами семьи мне пришлось менять много школ. Это, конечно, создавало определенные трудности. Каждый раз новые учителя, разный уровень преподавания, разные требования, другой школьный коллектив. И – в общем-то неизбежный в подобных случаях повышенный интерес к новичку.

– Вечно новенькая? А не кажется ли Вам, что это следует за Вами и во взрослой жизни? Около двух лет сопровождаю Вас с Михаилом Сергеевичем в официальных поездках и вижу, как исподволь нарастает людское, да и журналистское любопытство к Вам. Не только к Президенту – это уже привычно, – но и к Вам. Когда, избираясь на партийный съезд, он приехал на Второй Московский часовой завод, я слышал, как женщины в белых халатах, сборщицы часов, сгрудившись в цехе, спрашивали, вытягивая шеи: «А Раиса приехала?.. Где она?..» Вы уж извините, что цитирую дословно. У нас ведь, приобретая известность, женщина первым делом теряет отчество.

– И что дальше?

– Я им сказал: нет, Раиса Максимовна не приехала – это ведь встреча по сугубо партийным делам.

– Что же они?

– Были разочарованы.

– Да? А вообще и неизбежный повышенный интерес, и определенное недоверие к новичку сказывались, конечно, и на учебе, и на моем внутреннем состоянии. Все годы детства, отрочества меня сопровождала какая-то внутренняя стесненность, скованность, порой замкнутость. Ведь детский коллектив очень своеобразен.

– Вы полностью преодолели эту стесненность?

– Не знаю. Как не знаю и того, следует ли ее преодолевать «полностью». Но положение «вечно новенькой» одновременно формировало и контактность: я просто должна была становиться общительнее.

Школа моего детства. Это не современная школа, с ее оборудованием, обстановкой. Она совсем другая. Школы были, повторяю, разные и все же в главном – одинаковые. Грубо сколоченные парты, самодельные счетные палочки, самодельная азбука, а в годы войны и самодельные тетрадки, в основном из газетной бумаги. И даже самодельные чернила.

– Самодельные чернила?

– Да-да, из сажи… Учебник на четверых-пятерых. В годы войны – ежедневная миска жидкой похлебки на обед. Вспоминаю всех нас, тогдашних детей, одетых в фуфаечки, телогреечки, в лучшем случае – в курточки и «пальто» из домотканой или бумажной материи. Был такой материал – саржа. Первое настоящее пальто получила в подарок от отца с матерью, когда была уже студенткой университета. С каракулевым воротничком, «бостоновое», как уверяет мама. Носила я его долго. Пальто помнит вся семья. Тогда отец по облигации выиграл тысячу рублей. Конечно, в старых деньгах. И знакомые, рассказывает мама, помогли в сельпо купить его. Дефицит! Все помнят пальто – это была прямо веха в истории семьи. Даже подруги мои студенческие и те вспоминают его. Ведь все мы приехали в университет кто в чем – кто в материнском пальто, кто в чьей-то куртке. Так было.

И все-таки это была моя школа – тем, как и детство, она мне и дорога. Мои любимые преподаватели. Мои подруги. Репетировали в школьном хоре. Пели. Ставили спектакли на школьных сценах. В спектаклях вместе с нами играли учителя и директор школы. Сейчас такое уже почти невозможно. Люди и их отношения были естественнее, проще. Впрочем, может быть, мне так кажется?

Строили физкультурные пирамиды. Причем меня поднимали всегда на самый верх – наверное, как наиболее легкую. Маршировали. Собирали металлолом, макулатуру, озеленяли школьный двор, выпускали стенгазеты. Устраивали школьные вечера. Танцевали. И получали первые записочки, первые признания в любви.

Что еще в памяти от школьных лет? Помогали семьям погибших. Торжественные клятвы давали друг другу: быть верными, быть всегда вместе, помогать, не скрывать ничего друг от друга. Скрепляли клятвы «честным пионерским», «честным комсомольским». И еще смешивали капли крови, надрезая себе пальцы. Я это тоже помню.

Отец и мать в школу не ходили. «Отец и мать» – вообще, я их так никогда не называла. Мама и папа. «Батюшка и матушка» – тоже не называла, не было принято. Папа и мама. И – на «Вы». Мы к родителям обращались – «Вы». Не припомню случая, чтобы родители были по вызову в школе. И домашние задания мои никогда не проверяли. Только отец иногда мне рассказывал, как учился сам. Он человек грамотный. Рассказывал, что были годы «новаторских школьных реформ», когда из класса в класс учеников переводили голосованием. «Итоги» голосования на классных собраниях утверждали учителя. А уроки школьники отвечали только по желанию. «И вот высокий результат такой системы», – заканчивал он рассказы, весело тыча себя пальцем в грудь.

– Отвечать по желанию… Сегодня, во всяком случае в моей семье, об этом даже упоминать опасно…

– Десятый класс закончила в городе Стерлитамаке, в Башкирии. И, как сказано в аттестате зрелости, «за отличные успехи и примерное поведение награждена золотой медалью». Это давало, опять цитирую тогдашний аттестат, «право поступления в высшие учебные заведения Союза ССР без вступительных экзаменов». То был второй год, когда вручали золотые медали. Вузом для себя выбрала Московский государственный университет имени Ломоносова.

– Какой же год это был?

– Сорок девятый. А мне – семнадцать лет. Что книга – чудо из всех чудес, сотворенных человечеством, я, как и многие, тоже поняла в детстве. Книга, художественная литература были моей постоянной привязанностью, любовью тех лет. Переживала это, повторяю, не я одна. Именно в те годы наша страна и становилась, как мы сегодня говорим, «читающей страной». Правда, книг было не так уж много. Выбор невелик. Но читали все, что попадалось, что доставали. И каждая книга становилась открытием.

Самые счастливые и светлые страницы детства, всплывающие в памяти, связаны с чтением книг в кругу семьи. Я любила читать вслух. Какие это были вечера!.. Трещат дрова в печи или в буржуйке. Мама готовит ужин. Брат и младшая сестренка сидят рядом, прижавшись ко мне. А я читаю. Отец редко бывал с нами, очень редко. В те годы знаете, как работали: без выходных, без отпусков. Помню, что отец всегда «компенсировал» отпуск. Было такое выражение: компенсация за неиспользованный отпуск. Он никогда и не ходил в отпуск, а просто получал дополнительные деньги и продолжал работать круглый год. И так – год за годом.

Читали мы все: Панферова