Читать книгу - "Православная Церковь и Русская революция. Очерки истории. 1917—1920 - Павел Геннадьевич Рогозный"

для армии, для победы, для процветания и вечного мира во всем мире!» В тот же день Никон писал обер-прокурору Львову: «Я уже не утерпел, телеграфировал вам о моем личном отношении к “свершившемуся”. Иначе поступить было нельзя. Сами довели себя до краха. Иродиада бесновалась (императрица Александра Федоровна. — П.Р.), и наша дорогая Мать-Родина стояла на краю пропасти.»

Через несколько дней владыка направил еще одно письмо Львову, со своей оценкой реакции высшего духовенства на революцию. «“Архиереишки” — простите за слово! — набрали в рот воды, запрятались по норкам. Грустно, очень тяжело!... А работы будет масса, работы новой, хорошей. Я почти утерял было веру в нашу Русскую Церковь, а теперь оживаю».

Гораздо сдержаннее в своем послании к пастве был Волынский архиепископ Евлогий (Георгиевский): «Не время теперь спорить о самодержавии, ибо, по русской пословице, лежачего не бьют». Сожалел владыка, что тяжко отказываться «от идеи самодержавия», правда, с оговоркой, что лишь в «той возвышенной форме, как оно отразилось в наших церковных песнопениях». По мнению Евлогия, эта «частная идея, к сожалению, не находила себе практического применения в нашей русской действительности. так как русский царь был окружен. тесным кольцом безответственных и темных влияний». Интересно, что в данном послании архиепископ ссылался не на Священное Писание, а, по его же словам, на «народные пословицы», например: «Голос народа — голос Божий», — обоснование более чем сомнительное в устах архиерея.

Другие иерархи, как правило, вели себя осторожнее. Для богословской легитимации новой власти использовались, как правило, классические ссылки на Послание апостола Павла (Рим. 13.1—5), а для политической использовались отсылки к манифесту великого князя Михаила с просьбой подчиниться Временному правительству. Иногда позиция епископа менялась в зависимости от политической конъюнктуры или от настроения общества.

Один из авторитетнейших иерархов, тамбовский архиепископ Кирилл (Смирнов) выпустил в виде листовки послание с призывом хранить верность присяге императору Николаю II и оставаться в «полном послушании действующим его именем властям». Тамбовский исполнительный комитет доносил обер-прокурору, что по получении 28 февраля телеграммы от председателя Государственной Думы владыка выступил главным противником публикации последней: «Стуча кулаком по столу, кричал, что русская революция — водевиль и завтра исчезнет как дым».

Но уже 4 марта Кирилл выпустил новое послание, где напоминал свой призыв ждать «решающего слова, Того, Которому вручена была Самим Господом власть. И вот сегодня дождались мы этого слова, дождались гораздо больше, чем ожидали». Не забыл архиепископ упомянуть и о старом строе, когда «мы жили под постоянным надзором приставленных к нам опекунов». Спустя некоторое время Кирилл писал уже о «заре новой жизни», а в своем слове от 7 марта призывал паству к спокойствию, восклицая: «Но как быть спокойным... когда всякий нерв трепещет от восторга, когда от избытка чувств уста сами глаголют».

Позиция Кирилла не осталась незамеченной, и владыке пришлось давать пространные объяснения обер-прокурору. «До сведения Вашего официальным путем доведено, что я решительно выступил против Временного правительства и нового государственного строя, — писал Кирилл В.Н. Львову. — Напечатанное мною воззвание действительно имело место, но в ту пору, когда о Временном правительстве и новом государственном строе не было еще и речи».

По словам архиепископа, вечером 1 марта он получил от губернатора приглашение «пожаловать сегодня. на экстренное совещание по особо важным вопросам». На совещании была зачитана телеграмма Родзянко об образовании при Государственной Думе Исполнительного комитета, а также его же телеграммы к царю и к командующим фронтами. «Все говорили только как верноподданные, и никто из нас, присутствующих, совершенно не обнаружил иного образа мышления». Было решено телеграммы Родзянко не публиковать. Однако уже во время этого совещания поступили телеграммы Совета рабочих и солдатских депутатов, «изложенные совершенно в иных выражениях, чем обращение Родзянко».

По просьбе губернатора архиепископ составил обращение к пастве с призывом к спокойствию, которое было готово утром 2 марта и помещено в газете «Тамбовский край». Обращение писалось, подчеркивал Кирилл, когда «ни Временного правительства, ни нового государственного строя еще не существовало». Об отречении императора и отказе великого князя Михаила Александровича принять престол стало известно только 4 марта, «причем Синод, к участию в делах которого Вы были призваны, хранил глубокое молчание», — писал он обер-прокурору. После получения этих новостей владыка пригласил к себе на совещание местное духовенство для «выработки формулы церковного поминовения новой Предержащей Власти, о чем немедленно было сообщено по телеграфу всем благочиниям епархии». На вечернем богослужении Кирилл произнес слово «об отношении к свершившемуся перевороту», повторенное 7 марта перед торжественным молебном по случаю установления нового государственного строя. «Слово это, — писал владыка, — слышали почти все представители местного официального мира». В заключение Кирилл сообщал, что с «первого дня нового государственного строя ему приходится постоянно, и телеграфно, и письменно, и устно давать разъяснения и указания по вопросам, связанным с переживаемым моментом».

Объяснение Кирилла погасило конфликт. Впоследствии ситуация в Тамбовской епархии оставалась спокойной. Этот властный и в то же время популярный в среде духовенства иерарх прочно держал в своих руках нити управления епархией.

Таким образом, даже в случае неосторожного высказывания архиерея по поводу произошедшего переворота он мог удержаться у власти благодаря авторитету среди духовенства и мирян.

В начале марта В.Н. Львов получил телеграмму о выступлении против нового строя Томского епископа Анатолия (Каменского). От архиерея потребовали объяснений. Епископ отвечал телеграммой: «Почитаю долгом совести засвидетельствовать, что агитации против нового строя я и духовенство не ведут, обвинение — или клевета или недоразумение».

В более пространном объяснении, присланном затем в Синод, Анатолий заверял, что когда в Томске узнали «о перевороте и началось смятение умов, я не делал никаких выступлений, ни частных, ни публичных, и стеснялся даже делать какие-либо распоряжения по своему ведомству». Даже когда к нему обратились за указанием, кого поминать за службой, «вместо лиц царского дома... советовал пока ограничиться упоминанием одного в. к. Николая Николаевича как главнокомандующего и ждал более точных распоряжений Синода».

Епископ Анатолий отмечает, что такое производство поминовения было встречено всюду сочувственно. «Правда, за литургией в кафедральном соборе. мною был помянут наследник цесаревич и его родители, затем в. к. Михаил Александрович и Николай Николаевич в тех видах, что по телеграфным известиям по отречению государя престолонаследие должно было отойти к в. к. Михаилу Александровичу с оставлением наследником цесаревича Алексея».

По мнению епископа, «это единственный факт, который мог кому-нибудь не понравиться, но и он не был агитацией и не встретил каких-либо протестов». Архиерей также сообщал, что после того как была получена телеграмма от первоприсутствующего члена