Читать книгу - "Британия. Краткая история английского народа. Том II - Джон Ричард Грин"

было, подобно вольнодумцам позднейшего времени, оказать глубокое влияние на религиозную мысль. Пока это рационалистическое движение ограничивалось умеряющим и примирительным воздействием: вместе с Каликстом оно указывало на мелочность пунктов разногласия между христианами и на значимость пунктов согласия; вместе с Арминием оно восставало против крайних учений Кальвина и его последователей. Нельзя найти людей, более различных по стремлениям, чем позднейшие англиканцы вроде Лода и позднейшие вольнодумцы вроде Гэлса.

Но простой английский протестант одинаково ненавидел и тех, и других. Для него борьба с папством не допускала ни уступок, ни прими рения; это была борьба света с тьмой, жизни со смертью. Всякая пере мена в учении или обряде, если они вели к сближению с Римом, представлялись ему одинаково важными. В минуту торжества этот протестант допустил бы иные обряды для успокоения слабых братьев; но в эту годину поражения он смотрел на такие обряды как на измену. Опасность была так велика, что не допускала терпимости или умеренности. Теперь, когда ложь брала верх, истину можно было защитить только проведением резкой границы между ней и ложью. Пока, впрочем, еще незаметно было общего стремления менять в чем-либо форму церковного устройства или отношение церкви к государству, а было желание несколько изменить обряды богослужения, чтобы привести их в соответствие с произошедшим переходом к более резкому протестантизму.

С настроением пуритан знакомит так называемая «петиция тысячи», которую представили Якову I при вступлении его на престол приблизительно 800 священников — около ⅒ всего состава духовенства. Петиция требовала не перемен в управлении или устройстве церкви, а преобразования ее судов, устранения из служебника «суеверных» обрядов, запрещения читать апокрифические книги Священного Писания, более строгого соблюдения воскресного дня, образования и назначения хороших проповедников. Даже политики, мало сочувствовавшие религиозному настроению современников, высказывались за восстановление религиозного и национального единства при помощи церковных реформ. «Почему, — спрашивал Бэкон, — гражданский строй должен исправляться и восстанавливаться добрыми и благодетельными законами, издаваемыми каждые три года парламентом, который тотчас находит средства против порождаемых временем зол, а церковное устройство все еще остается на прежнем дне и не подвергается изменению за эти 45 или более лет?» Действительно, все ожидали, что после прекращения сопротивления королевы кое-что будет сделано. Но, хотя богословские интересы преемника Елизаветы сильно расходились с чисто светским характером королевы, он тоже решительно высказывался против всяких преобразований в церковной сфере.

Ни один государь так мало, как Яков I, не отвечал тому представлению о правителе Англии, которое сложилось при Плантагенетах и Тюдорах. Толстая голова, слюнявый язык, подбитое ватой платье, шатающиеся ноги Якова I представляли такой же смешной контраст со всем, что люди помнили о Генрихе VIII и Елизавете, как и его болтовня и хвастовство, отсутствие личного достоинства, шутовство, грубость речи, педантизм и позорная трусость. Под этой смешной внешностью скрывался человек с большими природными способностями, отличный ученый с большим запасом проницательности, остроумия и находчивости. Его меткий юмор характеризует политические и богословские споры эпохи ловкими оборотами, каламбурами, эпиграммами, ироническими замечаниями, все еще сохраняющими свой вкус. Он был очень начитан, особенно в богословских вопросах, и много писал о самых разных предметах, начиная с предопределения и кончая табаком. Но его проницательность и ученость только делали его, по выражению Генриха IV Ф., «ученейшим дураком в христианстве». У него был характер педанта с присущим ему пониманием, любовью к теориям и неспособностью определить отношение своих теорий к фактам действительности.

Все шло бы хорошо, ограничивайся он теориями колдовства, предопределения и вреда курения. К несчастью для Англии и своего преемника, он сильнее дорожил теориями правления, заключавшими в себе семена ожесточенной борьбы между народом и короной. Еще до своего вступления на английский престол он сформулировал свои политические взгляды в сочинении об «Истинном законе свободной монархии». Тут он объявил, что, «хотя добрый король согласовывает свои действия с законом, но делает он это не по обязанности, а по своей воле и чтобы подавать пример подданным». Политики эпохи Тюдоров, употреблявшие выражения «полновластный король», «неограниченная монархия», понимали их в смысле полноты власти и независимости ее от всякого постороннего, например папского, вмешательства. Яков предпочел понимать эти слова в смысле свободы монарха от всякого подчинения закону, от ответственности перед чем-либо, кроме своей королевской воли. Теория короля стала основой правления; под именем божественного права королей она скоро стала учением, которое епископы проповедовали в церквях и за которое честные люди слагали свои головы на плахе.

Церковь поторопилась принять открытие своего государя. Конвокация в книге канонов провозгласила роковой ошибкой утверждение, что «вся гражданская власть, суд и влияние происходят от народа и беспорядочной толпы, или с самого начала принадлежат им, или иначе естественно заимствуются у них и с их согласия, а не суть установления Бога, первоначально исходящие и зависящие от него». В строгом согласии с теорией Якова эти ученые утверждали, что верховная власть с самого начала основывается на наследственном праве, и выставляли религиозной обязанностью беспрекословное повиновение монарху. Открытие конвокации продолжал юрист Кауэль, утверждавший, что «неограниченная власть ставит короля выше закона» и что, «несмотря на присягу, он может изменять или отменять любой частный закон, кажущийся ему вредным для общего блага». По представлению Палаты общин, его книга была уничтожена, но партия полного повиновения продолжала расти. За несколько лет до смерти Якова I Оксфордский университет торжественно провозгласил, что «ни в коем случае подданные не имеют права пользоваться силой против своих государей или вести против них оборонительную или наступательную войну».

«Высокомерные речи» короля возбуждали досаду в тех парламентах, к которым он с ними обращался, но уже само их повторение вызывало известную веру в ту произвольную власть, какой они требовали для короны. Как образчик их тона мы приведем отрывок из речи, произнесенной в Звездной палате: «Рассуждать о том, что Бог может сделать, безбожие и богохульство, говорил Яков; точно так же подданные выказывают надменность и пренебрежение к королю, рассуждая о том, что он может сделать, или говоря, что он не может сделать того или этого». «Если исполнение будет соответствовать правилам, заметил по поводу подобных выражений вдумчивый наблюдатель, мы вряд ли передадим нашим преемникам свободу, унаследованную нами от предков».

Если мы хотим отнестись справедливо к тому, что в иных действиях парламента, на первый взгляд, представляется вызывающим, мы непременно должны иметь в виду это вызывающее поведение короны в течение всего царствования Якова I. Относиться спокойно к таким неслыханным притязаниям власти — значило погибнуть. Притом эти притязания шли вразрез с лучшими стремлениями эпохи. Люди всюду искали закона. Ф. Бэкон отыскивал его