Читать книгу - "«Ленинградское дело». Вся правда о самом тайном процессе Сталина - Владимир Дмитриевич Кузнечевский"

Ознакомительный фрагментскажем, не импонировали с самого начала, но, зная об активной поддержке основателя послеоктябрьской русской исторической школы со стороны Ленина, он до самой смерти Покровского четко и недвусмысленно поддерживал его позиции, например, позицию историка о том, что в СССР строится не национальное государство, а государство мирового пролетариата. Так, когда немецкий писатель Эмиль Людвиг 13 декабря 1931 года спросил Сталина, допускает ли он параллель между собой и Петром Великим, то Генсек не задумываясь пояснил: нет, с Петром он себя не отождествляет, прежде всего потому, что Пётр Великий создавал и укреплял национальное государство помещиков и торговцев, а он, Сталин, ставит себе в задачу «не укрепление какого-либо «национального» государства, а укрепление государства социалистического, и значит, — интернационального, причем всякое укрепление этого государства содействует укреплению всего международного рабочего класса»[19].

Не возражал он Покровскому, по крайней мере публично, и по вопросу исторической роли русского народа. Михаил Николаевич четко исходил из того, что не нес в себе русский народ никакой объединительной роли по отношению к другим народам, а был, как и указывал Ленин, «русским держимордой», угнетавшей все другие присоединенные к русскому государству народы. Так, когда председатель ЦИК Грузинской ССР Филипп Махарадзе (1868–1941), известный по конфликту со Сталиным в 1922 году в вопросе по поводу федеративного устройства СССР, в 1931 году имел неосторожность высказаться о положительном историческом взаимоотношении Грузии и России, это так возбудило Покровского, что он на Всесоюзной конференции историков-марксистов тут же взял слово и произнес: Великорусский шовинизм есть опасность много большая, чем это могут себе представить некоторые представители нацменьшинств. «Ещё раз повторяю, я считаю, что т. Махарадзе относится к нам, русским, слишком снисходительно. В прошлом мы, русские, — а я великоросс самый чистокровный, какой только может быть, — в прошлом мы, русские, величайшие грабители, каких только можно себе представить»[20].

Более того, Михаил Николаевич в основание созданной им схемы исторической науки послеоктябрьского периода заложил тезис о том, что вся русская дореволюционная историческая наука, базирующаяся на трудах Карамзина, Чичерина, Соловьева, Ключевского, других наших классиков — это наука помещичье-буржуазная, а значит — контрреволюционная. Прежде всего она является контрреволюционной потому, что в свою основу кладет историю русской нации и русского национального государства. До самого своего ухода из жизни в 1932 году Покровский боролся за то, чтобы прежнюю историю России заменить на новую, ленинскую — историю народов СССР. Характерный в этом плане пример: в августе 1928 года, когда Покровский задумывал созвать Всесоюзную конференцию историков-марксистов, то поначалу включил в структуру конференции секцию «История России». Но через три месяца спохватился и переназвал секцию — «История народов СССР», объяснив это в следующих словах: «от одной из устаревших рубрик нас избавил коммунистический стыд. Мы поняли — чуть-чуть поздно, — что термин «русская история» есть контрреволюционный термин, одного издания с трехцветным флагом и «единой неделимой»[21].

А вот Сталина в этом плане мучил не «коммунистический стыд», а нечто иное: соображения большой политики и судьба завоеванной большевиками в 1917–1920 годах политической власти в России.

В 1923 году, когда вся верхушка большевиков (Троцкий, Зиновьев, Бухарин, другие) ещё твердо рассчитывали на то, что в Германии победит пролетарская революция и что уже не за горами и победа мировой революции, Сталин не оспаривал ни своих коллег по партии, ни взглядов академика Покровского. Но после смерти Ленина, начиная с 1924 года, Сталин стал понимать, что геополитическая ситуация в мире стала меняться не в пользу Советской России, и он стал потихоньку формулировать тезис о возможности победы пролетарской революции в одной, отдельно взятой стране — в России. Пока только для себя, без широкой огласки. А в 1927 году ситуация обострилась ещё больше: по мнению большевистской верхушки, возникла угроза прямого военного столкновения с Западом. Сталин отдавал себе отчет, что если это действительно произойдет, то защищать большевистскую власть в стране кроме русского крестьянства и рабочего класса будет некому.

Кроме того, Генсека все больше беспокоило и то обстоятельство, что строительство Советского Союза, основанное на ленинском принципе размывания государствообразующей роли русского народа, сопровождала оголтелая политическая кампания в прессе союзных республик с призывами покончить с великорусским великодержавным шовинизмом и требования каленым железом выжечь колонизаторское наследие русского царизма, всё ещё живуче присутствующее в поведении русских коммунистов. Таким настроениям в союзных республиках в значительной степени способствовала деятельность исторической школы Покровского.

Словом, Сталин постепенно пришел к умозаключению, что пришло время менять идеологическую парадигму: перейти в партийной пропаганде к внедрению идеи о том, что в историческом становлении российского государства русский народ выполнял объединяющую вокруг себя все другие народы и нации государствообразующую роль.

Внешне этот поворот вначале выглядел довольно безобидно. 27 декабря 1929 года Сталин выступает на конференции аграрников-марксистов и ставит вопрос о «разрыве между практическими успехами и развитием теоретической мысли». Этот упрёк в адрес исторической школы Покровского, заключающийся в том, что предлагаемая им теория перестает отвечать нуждам практического строительства социалистического государства, никто не заметил, включая и самого Покровского. Но Сталин не успокаивается на этом и в октябре 1931 года пишет письмо «О некоторых вопросах истории большевизма», которое публикуют все московские партийные идеологические журналы («Большевик», «Пролетарская революция», «Коммунистическое просвещение», «Борьба классов»).

Избрав адресатом своих критических замечаний совершенно третьестепенную фигуру — историка А.Г. Слуцкого (1894–1979, с 1937 по 1957 гг. — узник концлагеря в Сибири), о которой до этого никто даже и слыхом не слыхивал в исторической среде, Сталин на самом-то деле ударил по историкам школы Покровского (а других официальных историков в то время в СССР не было), упрекая их в том, что они свои труды строят на «бумажных документах», а не на реальных делах и практике большевизма. Статья заканчивалась куда как ясным выводом в этом отношении: «…Даже некоторые наши историки, — я говорю об историках без кавычек, о большевистских историках нашей партии, — не свободны от ошибок, льющих воду на мельницу Слуцких и Волосевичей (автор «Курса истории ВКП(б). — Вл. К.). Исключения не составляет здесь, к сожалению, и т. Ярославский, книжки которого по истории ВКП(б), несмотря на их достоинства, содержат ряд ошибок принципиального и исторического характера»[22].

Основной посыл письма Сталина поняли почти все группирующиеся вокруг Покровского историки, кроме самого Михаила Николаевича. Вплоть до своего ухода из жизни в апреле 1932 года он продолжал доказывать, что только он верно следовал указаниям Ленина в развитии советской исторической науки, то есть в истории становления российского государства с древнейших времен племенной русский народ никакой объединительной миссии по отношению к другим