Читать книгу - "Песнь о старой доброй земле и о море - Андрис Якубан"

где розы растут и душа не болит», — и Жанис помогал Амалии ухаживать за ее садом и, помимо роз, выращивал морковь, огурцы, картошку, десять кур, овцу и даже корову и никак не мог понять, как это он некогда на Центральном рынке мог кромсать столь чудесных животных, но счастье кратковременная штука, это он понял, когда вчера встретил Шнобеля и Шнобель сказал ему, что больше в Склянице он петь не будет, а известие, что Шнобель умер, заставило его окончательно оцепенеть и предаться размышлениям о том, что ничто на этой земле не вечно. И Жанис вздыхал долго и скорбно, но потом услышал стук в дверь и отпер ее.

И вот в открытой двери возник Шнобель, живой и невредимый, улыбаясь так безмятежно, что даже Жанис не мог счесть его призраком, ибо никакой призрак не может так безмятежно и весело улыбаться, как улыбается Шнобель.

И была на Шнобеле новая рубашка с попугаями всех цветов, и черное кружевное жабо, волосы длинные, как у какого-нибудь хиппушника, и благоухал он, как выращенная Амалией цветочная клумба, так как обильно окропил себя одеколоном.

И в этот момент в Склянице поднялся высокий человек со встрепанными волосами и заплаканным лицом и сказал следующие слова: «Бога нет, и Шнобеля у нас тоже нет. Мир понемногу рушится».

И этот долговязый человек с плаксивым лицом был бывший баптистский проповедник Теодор Маритис. Последнее время вся его жизнь состояла из попеременных отрицаний и признаний бога. Признание и отрицание сменяли друг друга и никогда не прекращались. В период признания он старался внушить всем молодым девушкам, что бог все же есть, но получалось как-то так, что слушали его одни только старые старухи, а со старухами ничего нельзя делать, кроме как собирать с них лепту на восстановление молитвенного дома, дабы спокойнее было ожидать судного дня. Собрав деньги на молитвенный дом, Теодор Маритис сидел в Склянице до тех пор, пока не начинал понимать, что нет ни бога, ни рая, ни ада и все, на что можно надеяться, надо успевать заполучить в этой греховной юдоли.

И вся Скляница увидела в дверях Шнобеля, и все в один голос воскликнули: «Шнобель! Живой!»

И Теодор Маритис тоже увидел Шнобеля и сказал: «Шнобель есть, а бога все же нет! (В данный момент у него был период отрицания бога.) И это означает одно, что Шнобель куда более велик, чем бог, потому что бог иной раз есть, иной раз его нет, а Шнобель, он-то уж точно всегда есть. А посему пусть Шнобель будет нашим богом, ведь он же наша радость, и молитвенный дом у него тоже есть — Скляница!» И тут поднялся Рыбачий Оскар, только он не стал прославлять Шнобеля, а спросил его в упор: «Где ты пропадал, идол? А мы тебя уже похоронили».

И Шнобель попросил у старика прощения и рассказал, что он теперь уже настоящий артист, поет в столичном ресторане, а сегодня выдался свободный вечер, вот он и решил навестить старых знакомых.

И Корабельный Екаб спросил, зачем Шнобель это сделал.

И Шнобель ответил, что мир такой большой и ему захотелось попытать счастья в столице, ведь ему уже сорок лет и пора начать думать о пенсии, здесь жалованье маленькое, и если продолжать работать в Склянице, то будет и маленькая пенсия.

И Корабельный Екаб рявкнул на него: «Да что ты хреновину городишь, идол!»

И Шнобель признался, что действительно городит эту самую хреновину, что всему виной сердечные дела, а именно: особа, уязвившая его сердце, воспылала гневом и не возжелала больше его.

И старики взмолились не принимать все эти неприятности к сердцу, а лучше что-нибудь спеть.

И ведь известно, что Шнобеля просить петь не надо.

И он взял микрофон и запел песню Иманта Калныня «Ты и радость, ты и горе, ты — вся жизнь».

И буфетчица Амалия очнулась от обморока и ничего не могла понять. Она только видела, что Шнобель опять в Склянице и, веселый, припрыгивает среди оркестрантов и поет только ей — это она его радость, она его горе, она вся его жизнь, солнце его, алмаз, и у Шнобеля была такая божественно красивая рубаха с попугаями всех цветов радуги и черное кружевное жабо, и ей поневоле вспомнились те ночи, которые Шнобель проводил с нею, ужас как любя ее, но категорически отказываясь сочетаться с нею браком, и ей поневоле вспомнилось, что она уже назло ему вышла замуж за Жаниса и сделала из этого жалкого пьянчуги настоящего человека, лишь бы доказать Шнобелю, что и из него мог бы получиться порядочный человек, и невольно ей вспомнилось, что после этой женитьбы ей пришлось стойко отказывать Шнобелю и изображать честную и порядочную супругу. И Амалия поняла, что поступила совершенно неправильно.

И Амалия сказала мужу своему: «Что ты мне за муж, если даже не видел, что твоя законная супруга в обмороке?»

И Жанис ответил, что не заметил этого, и спросил, неужто она и впрямь была в обмороке?

И Амалия зашипела на своего законного супруга, что он бесчувственный, будто камень, и грубый, будто мясник, а сама смотрела только на Шнобеля и чувствовала, что просто умирает от любви.

И Жанис тоже был не слепой. Он видел, что его супруга беспощадно смотрит на Шнобеля, и понимал, что добра тут не жди. Он сделал последнее, чтобы спасти свое семейное счастье, — извлек изо рта свои искусственные зубы и положил их на буфетную стойку, а Шнобель тем временем пел как одержимый, и вся Скляница пела вместе с ним, как одна счастливая семья, в лоно которой вернулся любимый блудный сын. Казалось, песне этой не будет конца. Шнобель начинал ее снова и снова, потому что хорошая песня бесконечна, как жизнь. Казалось, ее можно петь всю ночь, весь следующий день, весь год, до самого последнего часа, о котором не хочется думать, а хочется только петь, петь, петь.

И Амалия не видела на буфетной стойке вставных зубов Жаниса, хотя сама же подарила их на свадьбу, она видела только Шнобеля.

И саксофонист Робис Ритынь дудел как одержимый, потому что он был не только начальник добровольного пожарного общества, но и хороший человек, ведь музыка делает человека