Читать книгу - "Рынок удобных животных - Катя Крылова"

идеализации вида или породы как категории. Во-вторых, инаковость животного проявляется в его сопротивлении обладанию, готовности сказать «нет», игнорируя присутствие людей или уклоняясь от физического контакта:

«Сопротивление» другого не является насилием по отношению ко мне, это не отрицание: оно имеет позитивную структуру – этику. Первое обнаружение другого, подразумеваемое во всех иных отношениях с ним, заключается не в том, чтобы схватить его, когда он оказывает сопротивление, и с помощью уловок провести его. Я веду борьбу не с безликим богом – я отвечаю на его появление, на его самообнаружение456.

В-третьих, другой сопротивляется автоматическому узнаванию и предельному познанию, демонстрируя реакции и намерения, которые нам трудно объяснить, исходя из своего жизненного опыта и известных нам научных трактовок. Для Левинаса важно, что эта непознаваемость порождает свободу – побуждает человека выйти за пределы самого себя, преодолеть инерцию антропоцентрического восприятия природы и прийти к «отношению, радикально отличному от опыта в чувственном смысле слова, опыта относительного и эгоистического»457. Именно так относится к своему коту Александр Генис: «Я упорно изучал на нем пределы своей реальности и возможности выхода за ее границы. Принимая свою роль, он вел себя непредсказуемо, как случай»458. Напротив, объективация животного, например сравнение Сырка с мишкой Тедди или со смартфоном, сводит возможность проявления субъективности на нет:

Тотальная инаковость, благодаря которой существо не соотносится с наслаждением и предстает, исходя единственно из себя самого, – эта инаковость не проступает в форме вещей, через которую они открываются нам, поскольку вещи скрывают себя за формой459.

Итак, способен ли Сырок сказать «нет» и побудить нас к этическому действию? Сможем ли мы научиться у него уважению личных границ, взаимопониманию и сотрудничеству? Согласно этике инаковости и ситуационному знанию, ответы на эти вопросы индивидуальны и лежат в плоскости совместного быта, внимательного наблюдения за поведением Сырка и его реакциями на различные стимулы. Изучая его предпочтения и фобии, обращая внимание на проявления любопытства и слепые зоны, опекун Сырка сможет набросать карту его умвельта. Так как Сырок представляет вид животных, привыкших жить рядом с человеком, на этой карте его опекун, скорее всего, будет центром вселенной, «ущербным богом», по выражению Гениса, – богом, который «корми[т], но диетическим, не закрыва[ет] двери, но не выпуска[ет] во двор, че[шет] за ухом, но таска[ет] к ветеринару, понима[ет] его, но с грехом пополам»460. Конечно, Генис пишет о своих взаимоотношениях с котом, но мы легко можем представить на его месте миниатюрного пса. В этой точке и начинается самое сложное: опекуну Сырка предстоит временно покинуть центр его умвельта и оказаться на периферии, предоставив животному возможность для импровизации.

В эссе «Супернормальное животное» Брайан Массуми выступает за «пластичность естественных ограничений», поскольку адаптация к новым условиям требует от животных изменения стереотипных поведенческих моделей, другими словами, импровизации461. Об этой способности животного действовать по-новому, «когда перед ним возникают… неразрешимые в рамках привычного поведенческого арсенала проблемы», пишет Оксана Тимофеева, ссылаясь на Симондона462. Представим, что животные-компаньоны могут творчески превзойти свои инстинктивные склонности, испробовав обычные способы поведения в незнакомой ситуации463. Позволив питомцам действовать в условиях, которые хотя бы частично находятся вне нашего контроля, мы даем им возможность продемонстрировать собственные реакции и потребности, отличные от наших представлений о них464.

Однажды, примерно через шесть лет совместной жизни, мой кот, оппортунист и чревоугодник, показал мне другого себя: когда я отравилась лапшой в одном из московских кафе, он лежал со мной рядом восемнадцать часов подряд. Я не могла встать с кровати, а он не издал ни звука, не просил еды и не ходил в туалет. Этот случай убедил меня в том, что в умвельте моего кота есть специфическая сетка непостижимых для меня индикаторов, которые сообщают моему компаньону, что тело его «ущербной богини» временно не способно выполнять свои функции, а значит, будить меня, как в другие дни, бессмысленно. С тех пор я стала внимательнее к его поведению и поняла, что мой кот ненавидит не сами поездки, а замкнутое пространство переноски – стоит открыть крышку, и беспокойство проходит: как любой хищник, запертый в клетке, он стремится на волю, даже если свобода за пределами сумки, но в границах автомобиля условна. В такие моменты, идя на поводу субъективных импульсов, питомцы демонстрируют свою связь с природой, напоминая нам о ценности автономии для диких животных.

Переключая внимание с трогательного лица на необычное поведение и используя воображение для его интерпретации, мы возвращаем нашему компаньону статус нечеловеческого субъекта. Такое отношение поощряет людей уважать личные границы животных и ценить недоступные человеку компетенции. Почему это важно? Я предпочитаю думать о кошках и собаках как о новом типе индивидуальных тотемов, которые делят с нами среду обитания, как леопарды с племенем талленси465. Помимо того что на питомцев распространяются наши пищевые запреты, они показывают нам пути адаптации к среде – жизни в одиночку. Именно животные-компаньоны могут научить нас заботиться о себе, ценить жизнь и наслаждаться ею, пока мы не найдем подходящие каждому из нас формы взаимодействия с людьми. Признание субъективности питомцев позволит людям увидеть в них носителей утраченного знания, которое сегодня так важно восстановить. О том, что мы отчаянно нуждаемся в помощи тех, кто никогда не жертвует сном ради работы, говорят реакции сотен тысяч людей на «антитрудовой» контент в аккаунтах трогательных селебрити-животных. Например, на странице померанского шпица Мудзи и экзота Мурамару466 видео о том, как кот мешает своему человеку прикоснуться к клавиатуре ноутбука или смартфону, царапая, отталкивая или обнимая его руку, собирают в десять раз больше лайков, чем другие публикации467. В этом проявляется агентский потенциал тотемов, живущих рядом с нами, даже если реальные мотивы их действий никак не связаны с намерением избавить нас от лишней работы и ослабить интернет-зависимость.

В каких ситуациях мы начинаем воспринимать удобных животных как наставников? Я предлагаю рассмотреть два примера, которые помогут понять, что их субъектность может проявиться даже в рамках форматов взаимодействия, ориентированных на прибыль. Речь снова пойдет о кошках – сотрудниках токийских котокафе и неизвестных котиках с YouTube, послуживших коллективным прототипом поведенческого профиля Трико, персонажа игры «Последний хранитель». В контексте разговора о животных-неототемах оба формата – контактного кафе и компьютерной игры – интересуют меня как опыт регулярного и относительно продолжительного взаимодействия с животными в рамках среды, организованной по правилам, которые гость или игрок не могут изменить самостоятельно.