Читать книгу - "Юность в кандалах - Дмитрий Великорусов"

— Гия! Здарова! — пожал я руку подошедшему навстречу мегрелу.

В хате было много бывших малолеток, в том числе и Урал, ранее сидевший с моим подельником Шульгеном. Урала лично я не знал, но был наслышан о нём, нас познакомили. Урал был здоровым крепким парнем, родом, понятное дело, с Урала, при этом он очень красиво пел. Рассказал, что Шульген уже на Можайке, а он сам поднялся с Можайска на взросляк. Поведал Урал и хорошие новости, вышел закон, по которому на малолетке активистам запретили задерживаться до двадцати одного года, и сразу несколько козлов с Можайска, вместе с Уралом и другими, вывезли на взросляк. Один из козлов был бл*диной, что принимал этапы, и на сборке в Можайском централе Урал с другими бывшими малолетками жестоко забил его ногами, разбив всю голову в кровь и забили под шконку. Хотели обоссать, но не стали.

Гию же Можайка отказалась принимать, и он сидел всё это время, пока я катался, на Можайском централе.

Был на сборке и мой бывший сокамерник — качок из хаты бродяги Александра, но он сильно болел, кутался в плед и общаться особо был не настроен.

Я, Фил и Федя заняли второй ярус нар и сидели в основном там. Вымутили у кого-то стос и рубились в буркозла. Вся хата была переполнена, зеков было намного больше, чем когда я уезжал, причём аудитория была самая разнообразная. Много было арестантов из Москвы и области, были арестанты из Казани, из Ростова. Были вывезенные с Металлки питерцы. Галдёж в хате не унимался ни на секунду, ведь зеков было около сотни, если не больше, но это создавало весёлую атмосферу какого-то базара. Конечно, если отбросить то, что мы зеки, развалившиеся на ГУЛАГовских деревянных нарах, многие ожидавшие этапа в экспериментальные красные зоны.

Фёдор говорил, что по приезду в зону, надо «суетиться».

— Денюшки! — потирал руки он. — Денюшки решают всё! Там проплатил, этому проплатил, и не будут убивать так. Суетиться надо!

— Допустим, — спорил я. — Но нет у меня денег. Да даже если бы и были, не хочу я бл*дям этим что-то платить. Суетиться надо, бесспорно, без этого в тюрьме не проживёшь, но платить — это не суетиться. Платить — это прогибаться.

Фил говорил, что будет отрицать. Показал наколотые около ключиц звёзды.

— Надо же соответствовать, раз набил, — говорил он.

— Это верно, я поэтому и не бил. А то сейчас лупят масти отрицаловские все подряд, а потом косяк одевают, — в этом я был с ним согласен, но сразу поставил в курс, что отрицать не буду.

Мы достали по два лезвия из бритв, и я показал ему куда их спрятать, чтобы не нашли при обыске. Раз он собирается отрицать, то они ему точно пригодятся. Впрочем, себе я их убрал тоже, я понимал, что на зоне будет очень тяжко, и, возможно, придётся пустить мойки в ход.

Через неделю пребывания на ПФРСИ я сильно заболел. Вышел к местной лепиле, у меня оказалась температура 39. У врача одно лекарство на всё — анальгин. Выпил, легче не стало. Повели в душ, ощущение было, что упаду в обморок.

После душа, нас начали вызывать по одному из камеры.

— К мусорам на беседу водят, — сказал один из вернувшихся.

Дошла очередь и до меня. Пройдя, чуть дальше, по коридору ПФРСИ, меня завели в кабинет, где сидело два офицера.

— Ну что, кем на зоне жить собираешься? — спросили они у меня.

«Видимо меня сюда, на тридцать третью,» — подумал я. Лучше не дерзить.

— Мужиком. Я не блатной.

— В СДП пойдёшь? — смотрел на меня самый наглый.

— Нет, не пойду.

— Почему не пойдёшь? — не отступал он.

— Не моё это. Работать буду.

Мусор хлопнул ладонью по столу.

— Пойдёшь сука! Как миленький пойдёшь! Захочу, в СДП пойдёшь, захочу, работать будешь! — орал он.

Я развёл руками. Хотелось послать его, внутри нарастал гнев, но я понимал, где нахожусь, и какие могут быть последствия. Избиениями всё могло не ограничится, я был наслышан, что в таких лагерях могли и обоссать, и х*й к жопе подвести.

Меня увели из кабинета.

На следующий день меня, Фила, Гию, Хохла и множество других арестантов с нашей камеры, заказали на этап. По закону, с такой температурой, как у меня, на этап везти нельзя, но я уже понял, что на законы в этой области всем плевать.

Внутри нарастала тревога.

— На какую зону едем, старшой? — спросил кто-то у вертухая.

— На ИК-13.

ИК тринадцать. «Самая красная зона общего режима в России, со всей России везут ломать туда,» — слышались у меня в голове слова особика с Кирова. Я не был удивлён. Но осознание упало тяжким грузом. Пресс-хаты и пытки на петрах были только цветочками. Настоящий срок начинается сейчас.

Добро пожаловать в Энгельс!

Этап собрался удивительно большой. Обычно едут 10–15 человек, а нас было в два-три раза больше, арестантами полностью забили два автозека.

Конвой был спокойный, не грубил и никого не бил. Но несколько грузин с нашего отсека начали дерзить и оскорблять конвоиров. Не знаю зачем, ведь мусора повод не давали, видимо на нервяке, настроившись на то, что их везут ломать.

— Вы псы еб*ные! — говорил один сидевшему напротив локалки менту. — Еб*л я вас, и ваши лагеря красные.

— Пид*расы дырявые! Легавые, сука! — орал другой, и плюнул в конвой. — Еб*л калитку, где ваша семья ходит!

Понятное дело, что ехали все взвинченные, но мне такое отношение к конвою не понравилось. Конвой-то явно не лагерный, их дело маленькое, забрать нас и отвезти. К пыткам они отношения не имеют. Как ни странно, конвой мне в Саратове попадался только дружелюбный и культурный, если сравнивать с московскими и можайскими конвоирами, то вообще небо и земля. Видать, они сами понимают, как нам плохо на лагерях в Поволжье.

Даже в ответ на выпады грузинов, конвоиры не проявляли агрессию, лишь один ухмыльнулся и сказал: «Посмотрел бы я, как в лагере ты запоёшь!».

Ехали недолго. На ПФРСИ говорили, что Саратов и Энгельс, где находиться ИК-13, разделяет длинный мост, саратовская достопримечательность. А сам Энгельс город небольшой. Через дорогу от колонии общего режима стоит ИК-2, колония строгого режима. На строгом, говорили, попроще, полегче, хоть и краснота. Хуже всего на общем и особом.

Когда автозек остановился, я ожидал, что начнут встречать прямо с ЗИЛа, как на Можайске, но нет, все выходили спокойно, криков не было слышно.

Вышел