Читать книгу - "Непонятый «Евгений Онегин» - Юрий Михайлович Никишов"

Перед мысленным взором Шенье проходят эпизоды борьбы за свободу. Его не смущает жалкий, даже обратный результат истраченных усилий, он верит в конечное торжество справедливости. Шенье видит искажение мечты о свободе, но предрекает неизбежность ее грядущей победы. Впрочем, скажем определеннее: противостоят не позиции французского и русского поэтов, противостоит позиция Пушкина 1825 года его же позиции 1823 года. Потому Пушкин и пишет о Шенье, что сочувствует ему, и воображаемые мысли героя разделяет сам.

Всякое сравнение хромает, говорит пословица. Чтобы они хромали меньше, полезно видеть не только сходство сравниваемых предметов, но и их различие. Пушкин в «Сеятеле» свои свободолюбивые идеи оценил как «живительное семя», теперь эта метафора выявила свою ограниченность. У семян злаков одноразовая всхожесть, начавшийся процесс нельзя застопорить, тем более повернуть вспять, проросшие не вовремя, в неподходящей среде семена гибнут. У многоразово всхожих семян свободы иная судьба: они могут гибнуть, они могут даже дать уродливый плод — но они могут оставаться живительными и возрождаться многократно.

Подлинная книга становится достоянием многих поколений. Увы, среди них повторяются и «потерянные поколения», но вновь приходят люди, чьи сердца способны распахнуться навстречу призывам поэта. В этом смысле не имеет значения, когда сеять, — можно и «до звезды», потому что настанет срок — и она взойдет, и тогда в ее лучах казавшиеся безжизненными зерна обнаружат свою жизнестойкость. Мертвое возродится в живом, и эта череда бесконечна.

Историческая элегия Пушкина стала самым отчетливым актом преодоления длительного кризиса: именно здесь кризис не просто отодвигался, вытеснялся за счет обретения иных ценностей, но в полном смысле преодолевался, поскольку рушились сомнения на самом болезненном направлении мировоззренческих поисков. Преображающая сила искусства, дающая опору преодолевать все невзгоды, — это та сила, которая помогла Пушкину разорвать путы своего (по обстоятельствам) затянувшегося кризиса.

О главном сказал сам поэт, десять лет спустя возвратившись в Михайловское, в стихотворении «Вновь я посетил…» В черновой редакции, не вошедшей в окончательный текст стихотворения, говорится:

Но здесь меня таинственным щитом

Святое провиденье осенило.

Поэзия, как ангел утешитель,

Спасла меня, и я воскрес душой.

Почему о спасении поэзией идет речь? Пушкин выбрал поэтическое поприще еще в Лицее, а не в Михайловском. Но Пушкин не преувеличил роли поэзии в своем духовном воскрешении. Именно в 1824–1826 годах пушкинская поэзия выходит на качественно новый уровень, становится поэзией реалистической. Одно с другим связано: обновление художественной системы сопровождалось и выходом на новые мировоззренческие, в том числе и политические рубежи. Ведь искусство — это способ познания мира.

Что уже совершенно замечательно, «Евгений Онегин» тотчас же, с оперативностью лирики («Я помню чудное мгновенье…» и «Андрей Шенье»), отразил преодоление кризисного состояния.

В 1825 году с непосредственностью лирического стихотворения написаны автобиографические строфы о жизни в Одессе. Они не сразу обрели свое место в романе. В 1827 году они были опубликованы как отрывок из седьмой главы «Евгения Онегина», но место им определилось не в седьмой, а в первоначальной восьмой главе. Поэт дорожил «одесскими» строфами. Лишенный возможности опубликовать всю главу, поэт включил эти строфы в печатный текст романа в составе «Отрывков из путешествия Онегина», где они составляют добрую половину их объема.

Композиционное построение большей части отрывка — это подробное описание дня из жизни автора. «…„День“ интересен сам по себе, но содержательность эпизода значительно повышается при сопоставлении с „Днем Онегина“ из первой главы»[166], — замечает исследователь; можно добавить, что в четвертой главе дано обстоятельное описание дня (даже в двух разновидностях — летней и осенней) деревенской жизни Онегина. Но тем самым образ жизни автора и героя встают между собою в прямую связь, и сопоставление делается необходимым.

В быте автора и героя обнаруживается очень много общего.

Бывало, пушка зоревая

Лишь только грянет с корабля,

С крутого берега сбегая,

Уж к морю отправляюсь я.

Онегин в Петербурге не купался: прежде всего — описан зимний день; но, видимо, и климат, и образ жизни купание исключали. В деревне Онегин и встает рано, и начинает день купанием.

С восточной гущей кофе пью.

«Кофей кушал» (по словам ключницы Анисьи) и Онегин, разве что без восточной экзотики.

Иду гулять.

Онегин гуляет «на просторе» петербургского бульвара, прогулки входят в его деревенский быт.

Далее — ресторан, с главной приманкой — устрицами «от цареградских берегов». В жизни поэта — Отон, в столичной жизни Онегина — Талон. Поэту нужны «шум, споры» «ребят без печали» — Онегина ждет в ресторане Каверин. Но есть показательная разница, причем не только в сервировке стола: поэт вынужден помнить про «грозный счет», а Онегин беспечен, хотя его петербургское существование материально весьма зыбкое.

Но уж темнеет вечер синий,

Пора нам в оперу скорей…

Таков же маршрут Онегина. И в театре для обоих привлекательна не только сцена:

А только ль там очарований?

А разыскательный лорнет?

А закулисные свиданья?

А prima donna? а балет?

А ложа, где, красой блистая,

Негоциантка молодая…

Онегин, уезжая переодеться к балу, не дожидается конца балета. «Ребята без печали» не только ждут финала, но и, расходясь, на улицах «ревут речитатив». Онегин развлекается на балах всю ночь. Одесса после оперы «тихо спит».

Чрезвычайно широкое повторение однотипных деталей само по себе вызывает интерес. Любопытно, что городской быт автора включает черты как городского, так и деревенского быта героя. Тем примечательнее разница. Она отнюдь не внешняя — что онегинский быт дан подробнее, а авторский — лаконичнее, что есть некоторое несовпадение деталей. Разница в атмосфере самого описания, в характере авторской иронии. В первой главе важен общий мотив разочарования, готовящий принципиальный вопрос: «Но был ли счастлив мой Евгений?..» — с отрицательным ответом на него. «Одесские» строфы несут просветленный характер, полны жизнерадостностью, беззаботностью юности. То, что раньше подавалось с оттенком разочарованности, теперь предстает в дымке пленительного очарования. Пушкин «воскрес душой», преодолев кризис, — и не стал ждать, когда сюжет романа даст удобный случай выразить свое новое состояние: он выразил его тотчас, без внешней связи с сюжетным повествованием. Фрагмент сразу же попросился на бумагу как знак преодоления поэтом его затяжного кризиса! В этом все его значение, а потому можно признать второстепенным и вторичным вопрос об оптимальном месте фрагмента в композиции романа.

Умиротворенное состояние Онегина даже в глухую осеннюю