Читать книгу - "Александр Яковлев. Чужой среди своих. Партийная жизнь «архитектора перестройки» - Владимир Николаевич Снегирев"

друг друга «Костя», «Саша». Когда Яковлев возглавил академический институт, Черненко часто приглашал его на свои встречи и переговоры с высокими зарубежными гостями, не стеснялся при случае посоветоваться по разным щекотливым моментам международной политики.

По мнению Яковлева, новый генсек был никчемным политиком, человеком малограмотным, типичным делопроизводителем, волею судьбы взлетевшим на партийный Олимп. Но при этом гадостей никому не делал, вел себя тихо, на лавры великого деятеля не претендовал.

Длившееся год его правление не ознаменовалось ничем заметным.

«Кругом мертво. Ни писка, ни визга, ни птичьего пения, ни львиного рычания. Стоячее болото, покрытое ряской. Ни новых идей, ни новых людей», — так обозначил Александр Николаевич то время в своих записях[139].

Горбачев пытается бросить в эту «ряску» камень. Выходит с предложением провести Всесоюзное совещание по идеологическим вопросам. Хочет на этом совещании выступить с серьезным докладом. Замысел ясен: Михаил Сергеевич, явно готовясь к грядущим битвам за власть, предполагает заявить о себе как о крупном политике. Ведь до недавнего времени его воспринимали лишь как секретаря ЦК, отвечающего за сельское хозяйство. А он претендует на большее.

Оглушительный успех визита в Лондон — это только начало. Теперь следует закрепить его заметным выступлением, из которого все увидят, сколь грамотен он в фундаментальных вопросах марксизма-ленинизма, как умеет свободно и складно излагать свои мысли.

Визит Арманда Хаммера в СССР К. У. Черненко, президент и председатель Совета директоров компании «Оксидентал петролеум корпорейшн» А. Хаммер и помощник генсека по международным вопросам А. М. Александров-Агентов во время встречи в Кремле. 4 декабря 1984. [ТАСС]

Но и коллеги-соперники Горбачева не дремлют, они ревниво отслеживают каждый шаг самого молодого члена Политбюро, нашептывают Константину Устиновичу Черненко про него всякие небылицы. Интриги вокруг трона завязываются нешуточные.

Сформировав команду для подготовки материалов этого совещания (в нее вошли Н. Б. Биккенин, В. И. Болдин, В. А. Медведев, С. А. Ситарян и А. Н. Яковлев), Горбачев стал ее инструктировать. Смысл его рекомендаций сводился к тому, что доклад, с одной стороны, не должен выглядеть как обычная «идеологическая болтовня», но с другой — упаси бог, не должен восприниматься как прямой вызов Черненко и его замшелому окружению.

Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что…

Задача была почти непосильная. Горбачеву хотелось сказать что-то новенькое, но что и как, он и сам не знал. Мы тоже не знали. Будучи и сами еще слепыми, пытались выменять у глухих зеркало на балалайку.

Правда, надо заметить, что уже при подготовке предыдущих речей для Горбачева мы постепенно начали уходить от терминологической шелухи, надеясь преодолеть тупое наукообразие сталинского «вклада» в марксистскую теорию. Но делали это через «чистого» Ленина, выискивая у него соответствующие цитаты. И в этом докладе содержались попытки реанимировать некоторые путаные положения нэповских рассуждений Ленина и связанные с ними проблемы социалистического строительства, то есть мы старались как бы осовременить некоторые ленинские высказывания в целях назревшей модернизации страны.

Из этого, как известно, ничего не получилось, да и не могло получиться. […] Мы оказались наивными, продолжая верить в эффективность эзопова языка[140].

Параллельно с этой группой над проектом доклада работал и Отдел пропаганды, возглавляемый тогда Б. И. Стукалиным. Представленные «пропагандистами» тезисы были выдержаны в самых худших традициях прежних времен — опять заклинания в верности идеалам, восхваления в адрес всепобеждающего учения, призывы бороться с происками ревизионистов.

Яковлев, познакомившись с этим пустозвонством, стал задавать Стукалину разные вопросы, попытался вызвать заведующего отделом на искренний разговор. Однако Борис Иванович был не лыком шит, отвечал, как и подобало чиновнику его ранга:

— Ты, Александр Николаевич, долго жил за границей и, видимо, отстал от наших реалий. А мы далеко продвинулись вперед.

Яковлев удивился: это куда же они продвинулись? Потом решил, что Борис Иванович таким образом его элементарно разыгрывает.

Еще Стукалин сделал прозрачный намек: секретарь ЦК Михаил Васильевич Зимянин с агитпроповским текстом в целом согласен.

Горбачев, когда прочел этот вариант доклада, тоже отпустил в адрес зав. отделом несколько крепких выражений, а в конце резюмировал: «Эти пропагандисты дурачком хотят меня выставить».

Стали думать, как быть дальше. Всем было ясно, что агитпроповский вариант наверняка оказался на столе у генерального секретаря и даже, скорее всего, уже получил одобрение со стороны Черненко. Значит, альтернативный текст может вызвать крайне нежелательную реакцию. Его сочтут вызовом, попыткой внести раскол в слаженную работу Центрального комитета. Со стороны окружения Константина Устиновича подобные разговоры уже доносились. Там очень не хотели возвышения «выскочки» Горбачева. В аппарат были запущены слухи: дескать, далеко не все в Политбюро считают идею проведения идеологического совещания своевременной, а уж если его и проводить, то на уровне генсека.

Но в этой ситуации Михаил Сергеевич проявил характер. Мобилизованные им работники ЦК плюс Яковлев продолжали трудиться над докладом, фактически выбросив в мусорную корзину текст, предложенный Стукалиным. Правда, ничего особенно революционного и свежего и в их варианте не было, кроме тезиса о том, что, решая актуальные социально-экономические проблемы, надо прежде всего думать о человеке, его насущных нуждах. Не бог весть какое откровение, но и оно звучало тогда дискуссионно, вызывало вопросы у тертых аппаратчиков.

Когда проект доклада согласно существовавшим правилам был разослан для согласования всем членам ПБ и секретарям ЦК, то оппозиционно настроенные к Горбачеву партчиновники предприняли новые атаки. По аппарату был запущен новый слушок: дескать, Константину Устиновичу доклад не понравился, потому что в нем слабо отражена роль Центрального комитета в идеологии, недостаточно места уделено достижениям партии в теории и практике, зато слишком масштабно показаны существующие проблемы и задачи. Ставить перед партией задачи мог только генеральный секретарь, а никак не «рядовой» член Политбюро.

Яковлев был в кабинете у Горбачева, когда тому с дачи позвонил Черненко и стал перечислять свои замечания по докладу, как потом выяснилось, сформулированные Р. И. Косолаповым, главным редактором журнала «Коммунист». Завершая свой монолог, Константин Устинович пробурчал:

— Надо ли сейчас проводить такую конференцию? Впереди партийный съезд, и лучше все усилия сосредоточить на его подготовке.

Но тут надо заметить, что этот разговор состоялся накануне открытия запланированной конференции, когда все ее участники уже съехались в Москву. Отмена означала не только очевидный скандал, но и крупное поражение для Горбачева.

Михаил Сергеевич поначалу слушал внимательно, но заметно было, что потихоньку «закипал». Затем взорвался и стал возражать генсеку, причем в неожиданном для меня жестком тоне. Он понял, что практически все слухи, создававшие напряжение вокруг совещания и доклада Горбачева, подтвердились — они нашли свое отражение в замечаниях Черненко