Читать книгу - "…Разбилось лишь сердце моё - Лев Владимирович Гинзбург"

“Мариенбадская элегия”. К звездным часам человечества Цвейг причислил день 5 сентября 1828 года – “прощание с Карлсбадом, прощание с любовью”: речь идет о последнем страстном увлечении Гёте – в семьдесят четыре года он сватался к семнадцатилетней Ульрике фон Левецов. Как известно, женитьба не состоялась, самолюбие Гёте было уязвлено, страсть, однако, оказалась “поэтически плодотворной”: поэт ответил на нее “Мариенбадской элегией”, перед завершением “Фауста”.

Но все это относится уже к позднему Гёте, а вначале была деревушка близ Страсбурга – Зезенгейм, дочь деревенского пастора Фридерика Брион. Через долгую жизнь, из орлиной своей старости, в “Поэзии и правде” он вновь явственно увидел ее, в пышной, короткой белой юбочке с фалбалой[210], почти до щиколотки, открывавшей ее очаровательные ножки… “Стройная и легкая, она двигалась, словно не имея веса, и две толстые белокурые косы, ниспадавшие с изящной головки, казались слишком тяжелыми для ее шейки. Ее блестящие голубые глаза смело смотрели на мир; хорошенький вздернутый носик так живо и мило втягивал воздух, словно не существовало на свете никаких забот. На руке у нее висела соломенная шляпа… Я имел счастье с первого взгляда охватить и познать ее ласковую прелесть…” Это был его тип женщины, его Христина Вульпиус, девушка из народа, которую он, вопреки веймарским светским пересудам, сделал своей женой, его Гретхен из “Фауста” – простота, наивность, естественность.

Какое, однако, значение имели бы толстые белокурые косы и хорошенький носик Фридерики Брион, что значила бы для нас деревушка Зезенгейм, если бы из тех зезенгеймских дней и ночей не возникли “Зезенгеймские песни” и среди них – “Свидание и разлука”, проникнутая необычайным внутренним жаром, ощущением полноты жизни в себе?

Толпою чудищ ночь глядела,

Но сердце пело, несся конь.

Какая жизнь во мне кипела,

Какой пылал во мне огонь!..

И опять мы заглядываем в дневник Льва Толстого и в записи от 19 июня 1857 года в связи с этим именно стихотворением находим слова: “Читал восхитительного Гёте…”

“Новая любовь, новая жизнь” пришли в образе Лили-Анны Элизабеты Шенеман.

Сердце, сердце, что случилось,

Что смутило жизнь твою?

Жизнью новой ты забилось,

Я тебя не узнаю…

Это была сложная для него пора, в “зверинце Лили” он чувствовал себя медведем на цепи и простодушно признавался в этом.

Волшебник стиха, Гёте относился к стиху целомудренно, как бы даже застенчиво, долго опасался “огласки” и стихи свои решился опубликовать сравнительно поздно, когда уже был знаменитым писателем, предварив их смущенно-ироническим “В оправдание”. Стихи были тайной сердца и высшей формой откровенности. Во вступлении к собранию своей лирики, он, шутя, заметил:

То, чего не скажем прозой,

То само собой “под розой”

Мы – друзьям своим – сболтнем…

Впрочем, многим стихам Гёте, даже самым ранним, свойственно драгоценное присутствие “прозы в поэзии”, стремление к точности фиксаций, тяга к реалиям, к конкретности, к достоверности, к быту. Он хорошо знал, что тот, “что с хлебом слез своих не ел… тот незнаком с небесными властями”: хлеб поэзии замешан на суровой, горькой подчас, прозе жизни. У него есть в драматической форме написанные стихи о художнике, крохотная “трилогия”, которая завершается “Апофеозом”, а начинается “Земной жизнью художника”. Там наравне с Музой, с боготворимой Авророй, действуют жена художника, дети, заказчики. Жена художника говорит мужу: “Поди-ка, если тебе не лень, воды принеси, наколи дровишек, надо суп сварить для детишек”. Сама Муза ведет с художником разговор о деньгах, о заработке, о хлебе насущном. У Гёте всегда так: дух, воспаряя к звездам, отталкивается от земли.

Особое очарование для Гёте таилось в точной, лишенной лжепоэтической витиеватости фразе, в прозе, облеченной в форму стиха.

В 1788 году он пишет в “Посещении”:

За работой милая уснула,

Руки нежные на грудь сложила,

Выронив и спицы, и вязанье…

…Тихо положив два апельсина

И две розы рядом с ней на столик,

Ускользнул я прочь неслышным шагом…

Эти строки – прорыв в позднейшие поэтические эпохи. Цикл “К Лили” содержит знаменитое стихотворение “На озере” – “в одно сияющее утро мы сели в лодку и двинулись в путь по дивному озеру…”

Колышась плавно, в лад веслу,

Несет ладью вода.

……………………

Ветер налетевший

Будит зеркало вод,

И, почти созревший,

К влаге клонится плод.

Здесь природа увидена, услышана, запечатлена с абсолютной достоверностью. Гейне писал, что Гёте держит перед природой зеркало, вернее, он сам – зеркало природы: “Природа пожелала узнать, как она выглядит, и создала Гёте”.

Есть закон сохранения материи, Гёте открыл закон сохранения духа. Он был уверен, что “дух наш – это нечто совершенно не поддающееся разрушению. Он продолжает жить вечность за вечностью. Он похож на солнце, заход которого существует лишь для наших земных глав, но, которое, собственно, никогда не заходит и непрестанно продолжает светить”. Среди менее известных его стихов есть длинное стихотворение “На смерть Мидинга” – веймарского театрального декоратора. Гёте перечисляет заслуги покойного – реестр, почти подробная опись: “с любовью вспомним, что он произвел: из проволоки гибкой крылья сплел, для практикаблей[211] применил картон, затейливые фурки[212] создал он, тафта, бумага, олово, стекло – все радостно к себе его влекло…” Бессмертие духа не есть нечто отвлеченное, метафизическое, оно состоит в бессмертии делта, работы неутомимых человеческих рук. Дух это и есть труд, отсюда и бессмертие: “смерти на беду, он нам оставил волю, страсть к труду”, вечность искусства обеспечена вложенным в искусство за короткую жизнь трудом, тщанием.

Труд – источник гармонии. В поэме, посвященной Гансу Саксу, нюрнбергскому сапожнику и мейстерзингеру, Гёте не случайно изображает “поэтическое призвание Ганса Сакса” в обстановке его сапожной мастерской, в воскресный день, когда под стол брошен грязный фартук и, подобно живым существам, почивают “гвозди, клещи, шило, дратва”, а рука “в день седьмый” отдыхает “от игры сапожной и молотка”. Делом, трудом достигаются великая соразмерность, великие добродетели: Прямодушье, Честность, Достоинство.

Так, утверждая закон и право,

В суть вещей ты вникаешь здраво:

Прославишь Набожность и Честь,

Зло покажешь, каким оно есть.

Порок не прикрасишь и не пригладишь,

Издевкой Красоту не изгадишь,

А будешь видеть естество,

Как Альбрехт Дюрер видел его, —

Во всей