Читать книгу - "Проклятое искусство - Вадим Алексеевич Козин"

числе этой «массы» оказался Акчебаш (артист хора, окончил, между прочим, Кишиневскую консерваторию, пел в Румынии, потом отбывал срок на Колыме. — Б.С.) — с болезненным самолюбием человек. Он не стал слушать «руководящих наставлений» Шайкина, тот вышел из себя, как-то его обозвал. Акчебаш не остался в долгу и предложил ему прежде всего вылечить свой голос от хрипоты, имеющей свое происхождение вовсе не от простуды. Пьянки Шайкина никогда не создадут ему авторитета. Акчебаш же считает себя обиженным и, может быть, вполне справедливо считает себя также не хуже Приходько.

Шульгин ведет неблагопристойную игру против Ломова (артист балета. — Б.С.), она началась еще с Магадана. Вместо того чтобы тщательнее работать и совершенствовать парня, он хочет его уволить всеми правдами и неправдами, совершенно не беспокоясь, что будет представлять из себя и без того жалкий балет. Фролов и Деревягина погоды не делают и не сделают. А мужчину-танцора в Магадане очень трудно найти. Шульгин же в пылу ненависти и злобы об этом забывает.

Июль. Полдень (воспоминания. —Б.С.).

На небе ни облачка. Высоко в небе сверкает солнце. Кажется, что все живое вымерло, даже птицы перестали щебетать. Золоченый крест ям-тесовской церкви Спаса Преображения ослепительно блестит, словно соревнуясь с лучами солнца. В деревне все так же тихо. Все на поле. Извилистая Оредеж, изнемогая от жары, петляя и прячась под высоким берегом из окаменевшего красного песка, около села впадает в небольшое озеро, которое заполняет широкую долину.

Деревенские детишки полощутся в озере и на мелких местах реки. Пастух привел коровье стадо к озеру, и коровы с наслаждением стоят в воде, лениво пережевывая свою жвачку, и медленно обмахивают себя хвостами. Куры спрятались где-то под кустами, а более шустрые принимают солнечные ванны, купаясь в песке, поднимая столбы пыли. Петухи не горланят. А солнце немилосердно палит.

Сейчас хорошо лишь в лесу, в особенности в сосновом. Солнечное тепло растопило смолу, и сосны издают изумительный аромат. Издалека чувствуется запах гари, очевидно, где-то далеко горит лес. Малина и черная смородина, наливаясь соками, зреют. Неутомимые пчелы, мелодично гудя, перелетают с цветка на цветок.

На сельском кладбище также носятся ребятишки. Одно — старое — кладбище расположено вокруг церкви и со временем очутилось в центре села, другое — новое — примостилось с одного края села, рядом с оврагом, по дну которого течет ручей, именуемый Ламанческим ключом. На кладбище еще немало старых деревьев, но оно, со всеми многочисленными холмиками, утопает в сочной траве, среди которой рдеет крупная земляника, которая и привлекает ребятишек.

По оврагу змеится тропинка, скрытая густым кустарником и деревьями, на склонах оврага. Справа, на более высоком берегу оврага и ручья, расположилось небольшое имение, носящее название «Ламанческий ручей». Там, где ручей впадает в реку Оредеж, стоит пристань «Село Ям-Тесово» — здесь конечная пристань, дальше Оредеж становится несудоходной. На пристани, обыкновенном наплавном плоту с перилами и двумя скамьями, стоят два-три удильщика и ловят окуней и уклеек. Солидная рыба не проживает в мелководной Оредеже.

Так было, по крайней мере, в 1912—1913 годах, теперь я не знаю. Судя по газетам, в каком-то месте на Оредеже построена гидроэлектростанция. Ах! Изумительная пора детства, золотого, безоблачного детства, когда и в голову не приходило, что через пять, десять лет для тебя наступят годы лишений и горя.

23.07.56. 8.00

Отвратительная погода. По коридору топают спортсмены, которые вчера выступали на соревнованиях. Захламили всю гостиницу. Но трое из них заслуживают внимания Кабалова. Вчера концерт был на аэродроме, в т.н. Клубе офицера — сарае, выстроенном еще японцами. Мне странно, что прошло уже столько времени, но до сей поры всюду пользуются японскими обносками и развалинами. Пора бы по-хозяйски устроиться навечно.

Не знаю, правда ли, но в группе московских артистов, приехавших с Геленой Великановой[79], произошла в автобусе драка. Это позорно!

Свое выступление транслировать не разрешил. Незачем и ни к чему. До бешенства меня доводит музыкальное сопровождение. Вот поистине убожество и ограниченность.

24.07.56. 6.50. Гастелло

Приехали ранним утром. Прежде всего поражает всюду проникающая сырость. Она страшно гибельна для голосовых связок. Гастелло — небольшая ж/с в 344 км от Корсакова. Ехали в японском мягком вагоне с нелепыми низкими сиденьями и не менее нелепыми занавесками. Доехали без всяких инцидентов. В сарае, именуемом гостиницей, нас еле разместили. Сейчас лежу в постели, отвратительной своей сыростью.

25.07.56. 7.00

Сырая отвратительная погода сводит с ума. По путеводителю совершенно не упоминается Леонидово и вскользь — Гастелло. Необходимо достать карту Сахалинской области, но ее я, очевидно, достану лишь в Южно-Сахалинске. Уже остается 6 дней до конца июля и до конца года остается уже 5 месяцев. Странно, как быстро летит время. Пора, пора умирать! Умереть, ни с чем не примирившись. Очевидно, это так и будет. Никто и ничто не пошло мне навстречу, хотя я лично сделал очень много в этом направлении. Ну, и черт с ними! Я умру честным и, самое главное, могу спокойно глядеть всем в глаза.

«Зачем пиходишь ты, когда не надо пиходить!» Эту фразу я говорил в самом раннем детстве тем людям, которые почему-то внушали мне какую-то антипатию. Фраза была подобрана дипломатично и вежливо.

Этот период детства связан с проживанием семьи на М. Посадской ул. в большом каменном доме, и сейчас еще сохранившемся, в первом этаже. Квартира не отличалась обилием дневного света. В моем детском воображении она была мрачной, полутемной. Пугал длинный темный коридор и в особенности ванная комната с огромной ванной и уборной. Отрывочные эпизоды из этого периода по мере вспоминавшегося я буду сразу записывать.

Вспоминаю наш столик, специально детский, летний, из плетеных и гнутых прутьев, и креслица из того же материала. Эта детская мебель еще долгое время служила в другой квартире, по Б. Посадской, 28, в деревянном флигеле. Помню, как я ел свою котлетку за этим столиком.

Ярким штрихом того времени запомнился следующий эпизод. Муж одной из сестер отца, Константин Сергеевич Бахвалов, по рассказам матери, очень меня любил и всегда что-нибудь придумывал для меня. В те времена были в большом распространении дешевые игрушки из бумаги и картона, ярко раскрашенные конки (вагоны на конной тяге). Конки были разных фасонов, одноярусные и двухъярусные с сиденьями на крыше вагона, наверх с коночной площадки вела винтовая лесенка. Наверху ездил бедный люд, не имеющий лишней копейки. Так вот точная модель такой конки со снаряженной парой лошадей пленяла тысячи мальчишеских душ, в том числе и меня.

Вспоминаю, как однажды это было. Очевидно, в