Читать книгу - "Восход (повести и рассказы молодых писателей Средней Азии и Казахстана) - Шаршеналы Абдылбаев"

махровое полотенце. Вытирая лоб, шею, лицо, юноша с досадой подумал: "И чего я так набросился на еду, будто прибыл из голодного края? Срам какой! Мне бы приятную беседу затеять, шутки шутить, а я уплетаю за обе щеки и черным потом обливаюсь. Правда, говорят, на бастангы ешь до отвала. И все же… Ай-ай-ай! Культурный, образованный человек!"

Он повесил голову со стыда и принялся молча потягивать чай.

— Напрасно дочку взбаламутила. — Сухопарая молодка осуждающе поджала губки. — Пожалеешь потом, ой, как пожалеешь. Да поздно будет! Локти кусать начнешь, выть станешь. Вот увидишь!

— Дочек лучше держать при себе, — согласно кивнула Сулу. — Сидит вот рядышком и чай разливает. Хорошо и спокойно!

Магрипа закручинилась, покусывая кончик косы. Сау-рану стало так жаль ее, что захотелось немедля заступиться, броситься на защиту. Только от кого? И как?

— Берите баурсаки, — предложила Магрипа.

Она сказала это как бы для всех, но он-то знал, чувствовал, что обращалась она только к нему. Суду пытливо уставилась на девушку, от изумления выкатила глаза и прицокнула языком. Он поздно сообразил, что случилось. Оказалось, девушка забылась, черпнула мед из кувшинчика и начала по-детски облизывать серебряную ложку. Сулу нахмурилась, даже лицом потемнела. Мать тоже заметила оплошность дочери, поспешила развеять неловкость.

— Ну, что же не кушаете, гости дорогие? Деверек, ты далее жент еще не пробовал. Магрипа сама натолкла.

Жент — кушанье из толченого пшена с маслом и с сахаром — был, действительно, что надо.

После чая принесли копченое мясо. Для бастангы обычно варят огузок, долгое время пролежавший в муке. От длительного хранения мясо на тазовой кости обретает изжелта-коричневый оттенок, точно сушеный урюк.

— Прошлой осенью коптили, — пояснила Жулдыз и обратилась к сухопарой молодке: — Помнишь, ты обиделась на меня, что я не устроила в честь твоего отъезда бастангы? Теперь вот утешься.

— С тех пор, милая, могла бы раз пять провести бастангы. Но ты, скряга, боишься все, что обеднеет твой толстошеий муж…

Заважничала сухопарая, все продолжала из себя обиженную корчить. Толстушка Сулу тоже огонька подкинула:

— Одно название — что в нашу честь, а вся — услада достанется ученому джигиту.

Сауран придвинул ей дымящийся огузок.

— Тазовая Кость — вам! Пожалуйста, полакомьтесь. Толстушка вспыхнула от удовольствия, приняла дар.

Это Древний обычай: тазовую кость дают самому почетному гостю. Сулу игриво рассмеялась:

— А ты хитер; ученый джигит! Знаю, знаю, на что намекаешь. Так уж и быть: в следующий раз бастангы даю я.

— Таков обычай: кто грызот тазовую кость, тот проведет следующую пирушку.

Гости повеселели. Пошел непринужденный разговор. Смеялись. Шутили. Лишь к вечеру свернули дастархан. Женщины отправились домой не с пустой посудой: Жулдыз щедро наполнила чаши разными яствами с праздничного стола. Кроме того, каждой еще досталось по дорогому платью — на память о бастангы. Посыпались благодарные, нежные, искренние слова. Все были растроганы, опьянены угощением и лаской. Разошлись довольные, умиленные. Радость в будний день душу облагораживает.

— Для тебя, деверек, мы в спешке ничего не придумали. Но подарок за нами. Сам выбери любую вещь в этом доме.

Тетушка Жулдыз провожала Саурана последним.

— Что вы, что вы! Ничего я не возьму! Не нарушу славного обычая. Угощение и внимание Магрипы для меня дороже подаренного скакуна!

Благодарно блеснули глаза, заалел на смуглых щеках стыдливый румянец.

* * *

На другой день Сауран и Магрипа выехали из аула. Скорый пассажирский из Москвы на Алма-Ату проходил в полночь. Провожал их отец Магрипы, растерянно волочил огромный чемодан, гулко топал кирзовыми сапогами. Над окошком кассы — бумажка: "Билетов нет". Отец девушки приуныл. "Ничего, — утешил Сауран. — Поезд придет — с проводником как-нибудь договоримся". Магрипа, впервые собравшаяся в далекий путь, встревоженно поглядывала то на отца, то на Саурана. Наконец, пронзая ночную тишь грохотом и лязгом, примчался поезд, и перрон точно вздыбился. Они, толкаясь, побежали вдоль состава, стучались в закрытые вагоны. Проводники что-то не показывались. Лишь перед самой отправкой удалось подступиться к одному. Заспанный, помятый старичок в засаленной фуражке, со сломанным козырьком, зевая и почесываясь, выслушал их, небрежно бросил: "Подкинь к стоимости билета по красной бумажке — заберу". Ну, это ясно… Ворвались в вагон, втащили громоздкий чемодан, и тут же поезд дернулся, лязгнул буферами, понесся в ночь, оставив на осиротевшем перроне, на пронзительном ветру удрученного разлукой отца…

Черная ночь простиралась за окном. Проводник — старичок-сморчок голова с кулачок — пальцем поманил Саурана в свое купе.

— Что, учиться едешь?

— Отучился. На работу устраиваться еду.

Обрадовался старик, что не со студентом дело имеет. Посадил рядом, послюнявил пальцы, деньги пересчитал.

— А она кто? Сестра?

— Нет. Землячка. Поступать хочет.

Старичок хихикнул, подмигнул Саурану.

— Добавишь еще красную — дам отдельное купе. Ну, как?

Сауран швырнул еще десятку. Сморчок, голова с кулачок, потер руки, задергался весь от неожиданной удачи.

— Хочешь — у меня портвейн есть?

— Спасибо. Прихватил шампанское. Думал распить перед отправкой, да не успели в суматохе.

Кондуктор открыл крайнее купе. Оно и в самом дело пустовало. Сауран на мгновение вспомнил окошко кассы, унылую очередь, замусоленную бумажку; "Билетов нет". Он занял две нижние полки. Обе были застелены. Не успели расположиться, как в купе постучали. Вошел сморчок-старичок, дыхнул сивушным перегаром, поставил на столик три стакана.

— Надо же обмыть дорогу, джигит!

Сауран достал из саквояжа бутылку шампанского, расстелил газету, высыпал из кулька конфеты. Магрипа тоже села, натянула на колени подол, поправила косы. Хлопнула пробка, забулькало, запенилось в стаканах. "Счастливого пути!" — прошепелявил сморчок, расплескивая на китель пену. Выпили залпом, крякнули для приличия. И тут только Заметили, что Магрипа даже не пригубила. Старичок сморщился. "Э, милая, так не пойдет! Если хочешь, чтобы поезд не сошел с пути, — выпей!" Сауран звал, что девушке неведом вкус вина, но сейчас ему хотелось, чтобы она непременно выпила. Первый раз девчонка так далеко уезжает из аула, пусть вино развеет тоску на сердце.

— Магрипа, не выпьешь — обижусь. Это же мой бастангы!

Девушка поверилд, Может, в дороге и такой бастангы бывает. Не отведать угощенья — грешно. Матрица вся напряглась, зажмурила глаза, с усилием выпила половину и закашлялась, головой замотала. Приятное тепло растекалось по жилам, перед глазами поплыли разноцветные круги, щеки горели. Она посидела немного, смущенно улыбаясь, и вдруг тихо сказала:

— Извините, я прилягу…

Старичок-сморчок многозначительно кашлянул.

— Ну, джигит, я пойду и к вам ни-ко-го не пущу!

И, покачиваясь, вышел.

Сауран закрыл за ним дверь, щелкнул замком. Потом Задернул занавеску, опустил плотные клеенчатые шторы, погасил свет. В темноте он нашарил постель, быстро разделся, лёг. Монотонно стучали