Читать книгу - "Безгрешное сладострастие речи - Елена Дмитриевна Толстая"

Но в «Моей жизни» говорится совершенно другое: будто, готовя «Диббук», Вахтангов часами простаивал перед шагаловскими стенными росписями в Еврейском камерном театре – и рекомендовал их в качестве образца Альтману:

«Позднее я узнал, что спустя год Вахтангов стал присматриваться к моим панно в театре Грановского. Стоял перед ними часами, а в „Габиму“ пригласили другого художника и велели ему написать декорации „а lа Chagall“.

А у Грановского, говорят, пошли „дальше Шагала“.

Что ж, в добрый час!»[310]

Во французской версии «Моей жизни» Шагал сохраняет неопределенность: были ли ему заказаны эскизы или нет, показал он их или нет, какова была реакция Вахтангова на эти работы. О том, что эскизы к «Гадибуку» существовали и что Вахтангов их не принял, мы узнаем из гораздо более поздней идишской версии автобиографии. В 1944 году Шагал писал:

«I really didn’t have much luck with directors. Nor with Vakhtangov, who at first empathized neither with my art nor with my sketches for The Dybbuk in Habima <…> nor with Tairov, who was still sick with Constructivism; nor with the 2nd Studio[311] that was still sunk in psychological realism <…> All of them, like the others, asked me to make sketches, and later got scared of them»[312].

«Мне не везло с режиссерами. Ни с Вахтанговым, который вначале не принял ни моего искусства, ни моих эскизов к „Гадибуку“ в „Габиме“, а потом просил их сделать под Шагала – без меня; ни с Таировым, который пока еще болел конструктивизмом; ни со Второй студией Художественного театра, которая все еще тонула в психологическом реализме <…> Все они, как и другие, просили меня сделать эскизы, а потом пугались их»[313].

Надо думать, что насчет Второй студии это ошибка. Шагал должен был иметь в виду Первую студию, ставшую в 1924 году МХАТом вторым. Скорее всего, он запутался в числительных. Именно по поводу Первой студии Шагал пенял на излишний психологизм. Вторая студия МХТ возникла в 1916 году, основал ее Вахтанг Леванович Мчеделов. После его смерти в 1924-м Студия была закрыта, актеры влились в труппу МХАТа. Насчет сотрудничества с ней Шагала ничего не известно.

Итак, похоже, что эскизы были и Вахтангов их отверг. Надо было это объяснить. На идиш это можно было упомянуть вскользь уже в 1928 году и подробнее – в 1944-м, а по-русски и по-французски – почему-то нельзя. Но, если прочесть отчет об их встрече из «Моей жизни», зная, что речь шла об эскизах, тогда фраза «toutes ces deformations» («все эти искажения/извращения») может быть понята как указующий жест – на стол с эскизами, которые Вахтангову не понравились. Именно из-за них они и поссорились? Вахтангов эскизов не вернул – иначе над чем бы он просиживал часами? В таком случае, куда они делись? Или вообще ничего этого не было? Ни на один из этих вопросов нет ответа.

«Восточный хаос». В «Моей жизни» Шагал объясняет вахтанговскую неприязнь к нему психологическими причинами: Вахтангову якобы чудился в Шагале «восточный хаос и необузданность, непонятное искусство, в общем, он видит во мне чужака»[314].

С чего бы модному московскому режиссеру видеть в парижской знаменитости носителя «восточного хаоса»?

Идишская версия мемуаров 1928 года несколько проясняет дело:

«At the first rehearsal of The Dybbuk at „Habima“, watching the troupe with Vakhtangov, I thought: „He is a Russian, a Georgian; we are seeing each other for the first time. – Embarrassed, we observe one another. Perhaps he sees in my eyes the chaos and confusion of the Orient. A hasty people, their art is incomprehensible, strange“…»[315] («На первой репетиции „Диббука“ в „Габиме“, глядя на труппу и Вахтангова, я думал: „Он русский, грузин; мы видим друг друга в первый раз. – Озадаченные, мы наблюдаем друг друга. Возможно, он видит в моих глазах хаос и сумятицу Востока. Торопливый народ, их искусство непонятно, странно“…»)

«Торопливый народ» – это однозначно перевод (смягченный) распространенной русской характеристики евреев: «суетливый народец». Тогда слово «восточный», как оно часто употреблялось и раньше, может означать «еврейский». То есть суггестируется, что Вахтангов не понимает еврейского искусства? Что его смущает еврейскость Шагала? «Моя жизнь», ориентированная на широкого читателя, таких намеков содержать не могла. В 1944-м в другой идишской мемуарной заметке Шагала Вахтангов реагировал, как все остальные режиссеры: испугался «чуждости» шагаловских работ. Тут тоже можно, с оглядкой на текст 1928 года, заподозрить, что «чуждый» для читателя-инсайдера заменяет «еврейский».

Но можно ли поверить, чтобы Вахтангова оттолкнула еврейскость Шагала? Вахтангов со Станиславским взяли «Диббука» в работу еще в 1915 году, Вахтангов сам несколько раз перерабатывал пьесу, знал текст наизусть и по-русски, и на иврите. Первоначальная концепция постановки была гуманной и сочувственной, представляющей еврейскую духовность в самом лучшем свете. Надо думать, Шагала и пригласили именно из-за его еврейскости: знаменитый Шагал поставит фантастического «Диббука» в своем фантастическом Витебске:

«Chagall’ s was an organic world in which people and animals, houses and signs – were all equally alive, with no firm borders between them, as one flowed into the other in a style that would later be referred to as surrealism and, at the same time, in an expressionist way, swirl, twist, and move with energy»[316]. («Мир Шагала – органический мир, где люди, животные, домики – все одинаково живые, без четко обозначенных границ между ними, они перетекают друг в друга в стиле, который позже будет назван сюрреализмом, а с другой стороны, по-экспрессионистски вихрятся, извиваются и движутся от избытка энергии».)

На наш взгляд, неприязнь Вахтангова к «еврейскости» Шагала можно спокойно исключить. Но, может быть, режиссера отталкивало в художнике что-то другое, что проявилось лишь в последние годы и что было «чуждо»? Ясно одно: каковы бы ни были предполагаемые эскизы к «Диббуку», с тех пор так и не всплывшие, они были не тем, чего ожидали от Шагала – певца Витебска. Возможно и скорее всего, в конце 1920 года это было такое же сочетание авангарда и еврейскости, как на его «вихревом» панно «Еврейский театр»? Возможно, «консерватизм» Вахтангова, который так подчеркивает Шагал, в том и заключался, что режиссер не оценил этого сочетания, не увидел его «еврейской» составляющей? Но, когда Альтман предложил свое, отрицательное визуальное решение «Диббука», тот же Вахтангов сразу отверг его