Читать книгу - "Тесный путь. Рассказы для души - Ольга Леонидовна Рожнёва"

А мама смотрела на них с такой любовью, что всем нам было радостно.

Драгоценностей в доме не было. Провожая детей из дома, всем дали три золотых крестика — единственные золотые вещи в доме. Это было наше наследство. Наше благословение. Наша память о папе и маме. У меня был крестик с синей эмалью, у Нины — с розовой, у Гали — просто маленький золотой крестик. Потом носить их стало нельзя. А потом мы, все трое, потеряли наши крестики.

Что это за звук? Я всхлипнул? Хорошо, что все спят: мужчины не плачут. Потерял единственную вещь, оставшуюся мне на память от родителей. Но я помню о них и люблю! Помню! Закрываю глаза.

Рождество. Ёлка — огромная, таинственная, чудесная. Мы вокруг ёлки — счастливые, ждущие сказки. В нашем большом старом доме был зал. Он не отапливался и зимой был закрыт. Папа сам потихоньку от нас привозил из леса эту большую ёлку, вносил в зал, украшал вместе с мамой. А мы заранее мастерили игрушки из цветной бумаги, картона, фольги. Мама с бабушкой готовили печенье, самодельные конфеты, сладости. Всё это складывалось в корзинки для Дедушки Мороза и пряталось под ёлку.

К Рождеству в зале затапливают. Но дверь закрыта — там священнодействует папа. Он зажигает свечи на ёлке. И вот торжественный момент: двери открываются!

Сердечко замирает от восторга: у-ух ты! Ёлка в центре зала сверкает огнями. Мы ходим вокруг и надышаться не можём на нашу красавицу. Рассматриваем игрушки, бусы, орешки в золоте. Когда вдоволь налюбовались, папа берёт в руки гармонь — хоровод! Потом папа уходит куда-то, а вместо него является сам Дед Мороз. Он каждого просит исполнить песенку, или стихи прочитать, или сплясать, а потом запускает руку под ёлку и — а-ах — достаёт подарок. Подарков хватает всем: и нам, и деревенским ребятишкам. Как я счастлив!

Чувствую боль в спине: затекла. Открываю глаза, сажусь удобнее. Ночь. Глухая ночь. Спят уже и проводники. Я один. Наедине с прошлым. Почему я так долго не вспоминал его? Боялся? Чего боялся? Ах да, момент истины… Как ярко помнится детская радость! А боль? Помнится?

Громкий крик и плач Гали. Вскакиваю на ноги. Так устал сегодня, что уснул днём прямо на пашне. И вот что-то случилось. Бросаюсь к сестрёнке, по ноге у неё течёт кровь, течёт очень сильно. Тело становится ватным. Галя смотрит на меня в ужасе. Так, я должен взять себя в руки. Спокойно! Быстро разрываю рубашку, перевязываю рану, кажется, почти не кровоточит, чуть намокает, но не сильно.

Мы в поле на пашне. Я бороню, а Галя погоняет лошадку сидя верхом. Ей лет семь, значит, мне двенадцать. Гале тяжело ездить верхом — такой маленькой: ноги стирает в кровь, а мне, мальчишке, тяжело боронить. Но нужно работать, помогать родителям. Нина постарше, но она тоненькая, хрупкая, в маму, и со мной ездит Галя. Она покрепче и повыше ростом. Сестрёнка рассказывает, что, когда я уснул, решила попробовать боронить сама. Жалко стало уставшего братика. Тронула лошадь, а борона подпрыгнула, и один из зубьев впился в голень.

Везу Галю домой и чуть не плачу сам. Лучше бы мне было больно, чем ей! Едем медленно, чтобы не потревожить ногу. Надо срочно успокоить и развеселить сестру, а то вдруг от испуга заикаться начнёт. Колька соседский испугался быка и стал заикой.

— Не плачь, Галинка! А помнишь, ты у меня ехала на лошадке, а лошадка резко наклонилась, чтобы попить, и ты свалилась прямо через голову в быструю речку. А я тебя вылавливал, помнишь? А как мы смеялись — оба мокрые, помнишь? Ты даже не ушиблась. И была такая мокрая и удивлённая: только что верхом на лошадке и вот уже в речке! Помнишь? Сейчас уже приедем, не плачь! До свадьбы долго — всё заживёт, так бабушка всегда говорит.

А помнишь, как мы с тобой решили в поле заночевать, чтобы утром пораньше начать работу? Легли спать под деревом, а ночью гроза началась. Помнишь? Ты у меня даже не испугалась, ты ведь смелая девочка, да? А как мы проснулись от раскатов грома? Хлынул дождь, и мы с тобой под телегу перебрались. Сидим и молимся Николаю Угоднику.

А в дерево вдруг молния — как ударит! И оно вспыхнуло и загорелось! А мы под телегой сухие и целёхонькие, помнишь? Видишь, как хорошо всё? И сейчас всё хорошо будет. Вот уже к дому подъезжаем! Папа, что? Что ты говоришь? А, да, когда под телегой-то сидели, смотрим: папа по полю к нам скачет во весь опор. Испугался за нас, когда гроза началась, и прискакал. Ну вот, приехали, вот и не плачешь, молодец. Сейчас мама ногу перевяжет.

Боль тех, кого любишь, бывает часто сильнее собственной. Это я понял тогда, с Галей. А потом боль стала усиливаться. Потому что пришло время боли и испытаний. Да, испытаний. Выдержал ли я их?

Начальную школу мы, дети священника, закончили полностью. Шёл двадцатый год. И относились к нашей семье всё хуже и хуже. И мы наконец поняли, что мы — отверженные. Учился я хорошо, учителя говорили, что очень способный. Подготовившись за лето самостоятельно, перешёл из пятого сразу в седьмой класс.

Но за мою учёбу причиталась большая сумма.

Нас обложили непосильными налогами. Дома дядя, старенький священник, и его жена нуждались в уходе, обе бабушки тоже стали совсем старенькие. Одна уже не ходила. Вторая — маленькая, сухонькая, очень живая, подвижная, трудолюбивая. Всегда была в работе: шьёт, вяжет, штопает и поёт русские народные песни. Этой зимой она перестала петь и совсем сгорбилась.

Петь она перестала после папиного ареста. К папе приходил наш сельский учитель, и зимними вечерами они играли в шахматы. Кто-то донёс, и папу забрали за «развращение сельской интеллигенции». Его приговорили к пяти годам.

Дом опустел без папы. Мама сидела у окна с сухими глазами и смотрела на дорогу в сугробах. А потом я просыпался ночью и каждый раз видел её на коленях у икон. Горела лампадка, и сердце тревожно сжималось в предчувствии беды.

Мама поехала на свидание к папе. Она решила бороться и ходатайствовать об его освобождении. Свидания не дали, к начальству маму тоже не пустили. И она возвращалась со станции ночью. Я пошёл встречать маму, но мы разминулись. И она сбилась с дороги, долго плутала, промёрзла.