Читать книгу - "Всем Иран. Парадоксы жизни в автократии под санкциями - Никита Смагин"

пойдет ниже), кто-то — нет. Признанные во всем мире Аббас Киаростами, Маджид Маджиди, Асгар Фархади — не антирежимные художники. Исламской республики в их фильмах вообще словно нет, зато есть непростая, самобытная и трогательная иранская действительность. Однако всемирно известных и глубоких картин, прославляющих исламские ценности или революцию, Иран, несмотря на все попытки властей, так и не создал.

Конечно, есть неплохо снятые фильмы про ирано-иракскую войну, вроде драмы «Траншея 143» Наргес Абьяр, где рассказывается о матери, годами ждущей своего сына с фронта, или «От Кархе до Рейна» Эбрахима Хатамикия про судьбу инвалида иракской химической атаки. Но такие картины в лучшем случае стали «проходным артхаусом»: ни внимания критиков, ни настоящей популярности в самом Иране.

***

Михалкова, так радовавшегося премьере фильма «Мухаммад, посланник Всевышнего» я, к своему удивлению, вспомнил в Иране в 2022 году. Тогда, отмечая новый год Ноуруз в гостинице на острове Кешм, я разговорился с иранской семейной парой около сорока лет. Они немного пожаловались на власть, на систему образования, на то, что молодежь все меньше читает иранскую поэзию. А дальше в разговор ворвался Никита Сергеевич.

— Кстати, мы буквально вчера посмотрели один фильм российского режиссера, нам очень понравился... Как он назывался? — спросила жена у мужа.

— «Утомленные солнцем» Никиты Михалкова. Он еще «Оскар» получил, — ответил супруг.

— Да-да, Михалков блестяще показал жизнь в авторитарном государстве, — подхватила жена.

— Хороший фильм, — поддержал их я. — А вы знаете, что сейчас Михалков без конца прославляет власть и ведет на российском телевидении передачу «Бесогон» про традиционные ценности?

— Да ладно?! — удивилась она. — Тот же человек, который снял такой антисталинский фильм!

— Да, теперь он немного изменился.

Она задумчиво посмотрела в темноту.

— У всех с годами появляются черви в голове, — сказала она после паузы. — Увы, все мы такие… Иранский феномен

Национальный кинематограф стал одной из визитных карточек современного Ирана. Режиссеров из Исламской республики приглашают в жюри ведущих международных фестивалей, включают в символические списки лучших за все времена, предлагают снимать фильмы за рубежом. Так, главный оскароносец Ирана Асгар Фархади после «Развода Надера и Симин» и «Продавца» снял в 2018 году в Испании фильм «Лабиринты прошлого» с Пенелопой Крус и Хавьером Бардемом. Можно сказать, что с конца XX века кино, как когда-то поэзия, стало главной статьей иранского культурного экспорта. Сегодня амбициозные режиссеры из Исламской республики снимают кино, ориентируясь не столько на иранского зрителя, сколько на мировую аудиторию. Все хорошо понимают: великим тебя сделает Каннский или Венецианский кинофестиваль, а не «Фаджр», их тегеранский аналог.

Причина мирового успеха (помимо очевидного таланта иранских режиссеров) еще и в том, что кинематографисты из Исламской республики говорят на понятном миру языке. Все они учились на иностранном, прежде всего западном материале, стремились стать частью глобальной традиции: первые мэтры иранского кино, вроде Мехрджуи, Киаростами и Бейзаи начинали снимать еще до 1979 года, когда в культурной жизни страны доминировало западное влияние. Оперируя классическим киноязыком, понятным во всем мире, иранские авторы ставят героев в национальный контекст. Истории, рассказанные во «Вкусе вишни», «Разводе Надера и Симин» и других иранских шедеврах, разворачиваются в незападной стране, живущей по своим законам, но говорят о вещах универсальных, интуитивно понятных зрителю во всем мире, будь то размышления о самоубийстве или распад семьи. В иранском кино западные критики видят понятный им продукт, при этом дополненный реалиями далекого от них мира — такое сочетание знакомого и нового очаровывает.

Не стоит забывать и о политической составляющей. Иранское кино было бы выдающимся и вне актуального контекста, но тот факт, что такие фильмы снимают не просто в автократии, но в исламской теократии, где кричат «Смерть Америке!», нарушителей закона бьют плетьми, а женщинам запрещено появляться на улице без хиджаба, привлекает дополнительное внимание к феномену иранского кино. Людей на Западе поражает этот парадокс: закрытая и несвободная страна — и такое глубокое, гуманистическое, близкое нам кино. Даже изоляция, особенно больно ударившая по киноиндустрии в первые годы после революции, имела свои плюсы: иранские авторы не должны были больше бесконечно конкурировать с Голливудом и подражать ему (никаких «фильм-е фарси»!). Новая власть запрещала говорить на определенные темы, но с точки зрения формы приветствовала эксперимент и самобытность.

Немаловажно и то, что во многих иранских фильмах, в особенности в более поздних работах, иностранный зритель видит торжество западных ценностей (хотя бы на уровне творчества) в стране, где эти ценности запрещают. По мере того как ведущие премии и кинофестивали вроде «Оскара» и Берлинале уделяют все большее внимание политике, талантливую критику Исламской республики изнутри самого Ирана там встречают на ура. Фильмы иранских режиссеров часто говорят и об ущемлении свобод, и о борьбе и страданиях обычных иранцев, которые хотят жить иначе. Так, знаменитый «Офсайд» Джафара Панахи в 2006 году талантливо рассказал миру о запрете для женщин в Иране посещать футбольные матчи мужских команд. За эту работу он получил «Серебряного льва» Берлинского фестиваля. «Никто не знает о персидских котах» Бахмана Гобади в 2009 году завоевал специальный приз Каннского кинофестиваля — фильм показал западному зрителю, как непросто музыкантам в Исламской республике живется под гнетом ограничений и запретов.

Жизнь в данном случае идет вслед за искусством — многие из талантливых режиссеров, балансируя между допустимым и недопустимым в их стране, перешли черту и поплатились за это. Кто-то, включая режиссеров Бахрама Бейзаи, Бахмана Гобади и Мохсена Махмальбафа, из-за чрезмерной смелости их работ были вынуждены покинуть Иран, другие, вроде Мохаммада Расулофа и Джафара Панахи, неоднократно оказывались в тюрьме. Такие трагические истории хорошо ложатся в нарратив о свободолюбивом иранском кино и привлекают к феномену дополнительное внимание. Один из последних примеров — история Мохаммада Расулофа. В 2024 году Расулофа, ветерана иранского протестного кино (он уже дважды отбывал тюремный срок за несогласованные съемки и антирежимную «пропаганду»), приговорили к восьми годам заключения. Причиной стал отобранный к участию в Каннском фестивале фильм «Семя священной смоковницы», рассказывающий о протестах 2022 года. Расулоф бежал из страны пешком — с помощью проводника добрался до границы, перешел ее и обратился в консульство Германии. В мае 2024-го он уже был на Каннском фестивале, где под гром аплодисментов принял из рук жюри специальный приз. Специфика Исламской республики ложится на судьбы режиссеров тяжелым бременем, но заслуженно добавляет им веса в глазах международного киносообщества.

Как вообще авторитарная теократия допустила появление столь независимой области культуры? Прежде всего, Тегеран увидел