Читать книгу - "Истребление персиян - Татьяна Никитична Толстая"

черное, в красной шляпе, сам Америго. Святая Дева укрывает покровом совершенно конкретных, известных в то время, легко опознаваемых людей, делающих конкретные богоугодные дела. Да, это, скорее всего, не вполне соответствует смыслу православного праздника, поскольку не предлагает нам чуда спасения. Зато в точности соответствует названию праздника: мы здесь имеем совершенно наглядное покровительство (покров тут – не платок, а именно – покровительство). И мне показалось очень важным обозначить именно это Покровительство: как суть праздника, а не как праздник чудесного платка (Покрова).

* * *

Шура был на удивление раним и беззащитен. Внешне выглядел монументально: спокойным, уравновешенным, ироничным. Свою обиду и растерянность, свою уязвимость – никому не показывал. А на самом деле он, словно доброе дитя, вообще не понимал, как реагировать на хамство, на жлобство, на нетерпимость. Защищаться не умел – и страдал от этого безмерно. Я не раз ему говорила: “Шур, закрой комменты от праздношатающихся! А хамов – бань. Ну, пожалей же себя, наконец!” Шурин ответ бы примечателен: “Конечно, ты права, надо банить. Просто наше поколение очень трепетно относится к свободе слова – слишком долго мы страдали от ее отсутствия. Поэтому я даю возможность высказаться всем и обо всём. Я понимаю, гигиена необходима. Но поделать с собой ничего не могу”.

* * *

Спустя пару лет после этого диалога мой муж умер.

Год я прожила в полном беспамятстве и крике. И тут мне Шура, с которым мы переписывались чуть не каждую ночь напролет, говорит: “Приезжай, хоть глаз в глаз поговорим, ну что мы – живем в пяти минутах друг от друга, а переписываемся как дураки?!” Но я тогда еще не могла вообще никуда ходить, и спросила – может, он ко мне приедет? Он сказал – с радостью.

У меня была отличная водка, Шурочка ее очень уважал. Я знала, что хорошую простую еду он тоже ест с удовольствием, но у меня вдруг появилось желание его удивить. Я год вообще жила с одним желанием – умереть, а тут вдруг появилось желание кого-то порадовать. И я заказала больших свежих креветок и эскарго, и приготовила всё прямо перед Шуриным приходом: креветки еще на гриле доходили, а эскарго – в духовке. Стол красиво насервировала – соленья-маринады под водочку, серебряные всякие штучки на столе. Сели, выпили. Он налил по второй, я говорю – погоди. И прямо из духовки на стол ставлю блюдо с креветками и стеклянную миску эскарго с маленькими вилочками к ним. Я щипцами наложила ракушки ему на тарелку, и положила багет, сказав, чтоб после улитки – макнул в масло. Он ел и радовался – как ребенок. И я радовалась.

А потом пили водку, и закусывали, и курили, и говорили – много и обо всём.

И это были мои последние эскарго. Они у меня теперь навсегда связаны с Юрой и с Шурой. И я их совершенно расхотела. Просто потому, что никто больше не будет им так радоваться, как радовались эти двое любимых людей.

* * *

Сейчас о нем многие пишут, как о некоем культурном феномене, а по мне – трепетность и нежность были его сутью. Про культуру сегодня умеют неплохо поговорить и самые отчаянные, омерзительные социал-дарвинисты, а в нем его светлая душа была куда важнее всего остального.

Хотя про культуру он понимал, как мало кто, и знал ее, как мало кто.

Мы с Павловым и Алей Чинаровой собрались на 2013 НГ в Италию. Специально так, чтобы вне сезона: строго по музеям. Флоренция, Венеция, Рим.

Шура – который Италию превосходно знал и любил, а в Риме вообще чувствовал себя, как в собственной квартире, – составил нам с Павловым программу наших “Римских каникул”. Он ночами чертил мне логистику поездки – и мы все три недели так и жили по его “дацзыбао”: что за чем смотреть, где в Риме можно пойти на Рождественскую службу…

И вот, мы уже обошли всё, что было возможно обойти за 5 дней во Флоренции, и за 5 дней в Венеции, и за 2 дня в Вероне, и за 4 дня в Риме, а в предпоследний римский день встретились с ним в ресторанчике “Tritone”. Я почему-то запомнила этот день очень детально. И как мы сидели в “Tritone”, и как Шурка заказал себе полную тарелку крохотных тефтелек polpette, и как потом он нас повел по маленьким соборам, в которые мы сами ни за что бы не заглянули.

Он вел нас теми маршрутами, которые мы уже прошли и считали обследованными. Но он заводил нас в церковь, в которую мы не заходили, включал свет (он знал, где расположены выключатели) – и мы обнаруживали мини-выставку Караваджо, причем картин, являющихся собственностью собора и никогда не покидавших его стен. А в другом – микеланджеловского Христа, несущего крест.

Или сворачивал в какой-то дворик, а там прямо на доме были потрясающие фрески, или поразительный фонтан с историей… И всё время рассказывал и рассказывал, и мы взахлеб могли спорить про то, какая Пьета Микеланджело лучше, и про то, какие есть смешные картины выдающихся мастеров в венецианском дворце Дожей… Могли перескочить на обсуждение новых фильмов, а потом опять вернуться к Тициану.

Культура была содержанием жизни Шуры. Он был римский патриций, который с разной степенью капризности или властности выбирал себе сегодняшних любимцев, – а завтра фавориты менялись, но и прежние не были забыты и тоже оставались любимыми…

* * *

Шура умер с Лазаревой субботы на Вербное воскресенье, скоропостижно. В дорогой сердцу праздник, в Страстную неделю, дня не дожив до Светлого Христова Воскресенья.

Умер один из самых прекрасных людей на свете. Не стало одного из самых светлых, точных, проницательных умов, нежного, трепетного сердца.

Стало темно, но он нас всё вел и вел, и всюду знал, где и какую кнопочку нажать, чтобы стал свет…

Максим Соколов

“О милых спутниках, которые наш свет своим сопутствием для нас животворили”

Я составил знакомство с Шурой в конце 1993 года – и больше четверти века мы встречались за чаркой, обсуждая дела наши разные, вместе работали и вместе путешествовали (до странствий с друзьями он был очень охоч).

И во время совместных странствий (Германия, Франция, Голландия, Австрия), и выслушивая его рассказы об Италии, куда он ездил самолично, я всё время дивился тому, как человек живет историей и культурой. Ведь что греха таить, почти все мы, грешные, выносили из странствий преимущественно быт, широкий и раздольный, – Шура же был неистово жаден именно до культуры, причем высокой (музеи, старая