Читать книгу - "Путешествия англичанина в поисках России - Николас Бетелл"

другого выхода, кроме как представить меня шпионом и похитителем, который пичкал его наркотиками. «Это было нужно нашим политикам», — сказал он. И он никоим образом, вопреки предположениям некоторых британских и советских журналистов, не обвинял меня в своих бедах.

Я отдал ему его гитару, и мы с друзьями пошли к маленькому скверу у набережной Невы, где пришвартован крейсер «Аврора». Там мы сидели на парапете, а он играл свои грустные русские песни. Тогда мне подумалось, что Игорь был одним из удачливых солдат афганской войны — он не погиб в бою, моджахеды пощадили его, когда он оказался в их власти. Я считаю, что ему повезло еще и в том, что Маргарет Тэтчер и я решили спасти его, и уж вовсе чудом была милость к нему КГБ после его возвращения в Россию. Вот такие мысли утешали меня, когда на следующий день он попрощался со мной и вместе со своей новой семьей, унося с собой гитару, плейер, запас батареек и кассет с новейшей английской музыкой, поспешил на поезд, обратно в свою северную деревню.

12. Мой друг Олег

7 октября 1982 года, во время ежегодной конференции консервативной партии в Брайтоне, на одном из многочисленных вечерних приемов со спиртным, проходившем в Гранд-отеле, ко мне подошел седеющий человек в поношенном костюме, с виду застенчивый и одинокий.

Он представился на ломаном английском. Спросил, не говорю ли я случайно по-датски или по-русски. Последний, видимо, был единственным общим языком для нас обоих. Это показалось мне весьма странным. Еще более странно было услышать, что он является сотрудником советского посольства и приглашен в Брайтон как один из иностранных гостей партии. Учитывая, что в тот момент отношения между Востоком и Западом были в состоянии полного отлива, я испытал шок при мысли, что такая кроваво-красная кукушка нашла приют в нашем гнезде отпрысков сугубо голубой крови.

Он сказал, что только что перевелся в политический отдел лондонского посольства, а до этого несколько лет работал в Копенгагене. Теперь в его обязанности входит установление связей с британскими «несоциалистическими партиями», которыми, по мнению советского посольства, являются консерваторы, либералы и социал-демократы, а вот лейбористской и коммунистической партиями занимается его коллега. А еще он хотел бы пригласить в посольство меня и кое-кого из моих друзей по Европарламенту. Он протянул мне свою визитку, и я прочел его имя — Олег Гордиевский.

Меня удивил дружеский тон этого человека, а приглашение на посольский коктейль в следующем месяце удивило еще больше. Что им от меня понадобилось?

Моя «антисоветская деятельность по поручению бри танских разведывательных служб» в Афганистане и других странах широко освещалась в советской прессе и должна была быть ему хорошо известна. Какими причинами вызвано желание выпить с таким «врагом народа», как я?

Я сделал правильный вывод: Гордиевский — офицер КГБ. Иначе его начальство никогда не позволило бы ему присутствовать на брайтонской конференции. Мои подозрения росли все больше. Какую игру он затеял? Меня ужасно раздражала мысль о том, что вечно ограниченная в средствах партия консерваторов тратила деньги на оказание гостеприимства гебистам, даже если это гостеприимство ограничивалось «добрым» красным вином и булочками с холодными сосисками.

Знай я тогда правду, я был бы великодушнее к этому человеку. На самом деле уже с 1974 года Гордиевский с большим риском для себя работал на разведку моей страны (МИ-6). Сам он — «потомственный чекист». Его отец в свое время отвечал за профессиональное обучение сотрудников НКВД. «Он был добросовестным коммунистом и убедил себя в том, что партия всегда права», — говорит Гордиевский сегодня. У его брата карьера в советской разведке была более яркой. Он окончил Академию КГБ в 1957 году и стал «нелегалом» — агентом, подпольно работающим в чужой стране под вымышленным именем. Однако, отслужив таким драматическим образом в нескольких странах, он заболел и умер в 1972 году. Гордиевский поступил на службу в «Комитет» еще очень молодым человеком. Как он признавался позже, это был легкомысленный, опрометчивый поступок, совершенный, в основном, в силу семейных традиций, да еще из интереса к зарубежной литературе и к путешествиям. Он стал специалистом по Германии и Скандинавии.

Затем была советская оккупация Чехословакии, ставшая для него большим потрясением. «Я решил: надо что-то совершить против этого строя, — рассказывал он. — Я сделался убежденным диссидентом и жаждал практических действий». По его словам, британская разведка почуяла в нем эти настроения и с помощью датских коллег следила за ним, пока он работал в Копенгагене в конце шестидесятых, а потом — в 1972–1973 годах. Его первый контакт с англичанами состоялся в 1973 году. К концу 1974 года он был уже полноценным двойным агентом и работал в пользу Великобритании.

Я, конечно, ничего этого не знал. А если бы знал, то не пожалел бы для него наших булочек с сосисками. Говоря по справедливости, консервативной партии следовало бы вознаградить его не vin ordinaire, которое пьется с трудом, а лучшим шампанским, какое только мог предоставить Брайтон.

Будучи неприязненно настроен к Гордиевскому во время той первой встречи, я отреагировал на его странные авансы просьбой, которую, как я знал, он не в состоянии выполнить. 20 октября 1982 года я написал ему письмо. Отношения между Востоком и Западом потому так плохи, — скучно писал я, — что эти две стороны не могут договориться по проблемам прав человека. В этой связи я был бы благодарен, если бы он устроил мне встречу с широко известными правозащитниками Орловым и Щаранским в местах их заключения.

Это была безумная идея. В те времена советские должностные лица не желали даже обсуждать с иностранцами советскую карательную систему. С их точки зрения Орлов был идеологическим террористом, а Щаранский — изменником, выдавшим секретную информацию ЦРУ. В Советском Союзе не было правозащитников, были только «выродки» и «преступники». В своем письме Гордиевскому я сообщал, что являюсь в Европарламенте председателем группы, следящей за соблюдением прав человека, и пишу доклад о правах человека в Советском Союзе, который должен буду представить на обсуждение в Страсбурге через несколько месяцев (в мае 1983). В настоящее время, — продолжал я, изо всех сил стараясь казаться серьезным, — в проекте доклада недостает очень существенного пункта: официальной точки зрения советской стороны на этот вопрос. Было бы предпочтительнее, — предлагал я, — решать подобные проблемы путем дискуссий с советскими властями или с помощью процедуры, предусмотренной Хельсинкским соглашением и обсуждаемой в настоящее время в Мадриде, вместо того, чтобы следовать «мегафонной» тактике публичных оскорблений друг друга через