Читать книгу - "Александр Александрович Богданов - Коллектив авторов"

и назрел новый мировой экономический кризис, однако его упредил мировой военный кризис, спровоцированный ростом отраслей тяжелой и военной промышленности и перепроизводством технически специализированной военной силы.

Выводы «организационного анализа» кризисов А. А. Богдановым не утратили своего значения. Выходом из величайшего мирового экономического кризиса капиталистической системы 1929–1933 годов стало макроэкономическое регулирование на основе кейнсианских принципов эффективного спроса и мультипликатора, которые не что иное, как частные случаи использования принципа «слабого звена» и механизма «цепной связи». Мультиплицирующий эффект кейнсианской политики частичного перераспределения доходов в пользу бедных слоев – по сути, реализация описанного Богдановым механизма поднятия «слабого звена» (покупательной способности бедных) и расширения рынка в целом (вследствие цепной связи отраслей), гораздо большего, чем само приращение потребительского спроса. Неокейнсианское макрорегулирование в «смешанных» экономиках обеспечило беспрецедентный в истории мирового капитализма бескризисный экономический рост 1950–1960-х годов, но его «слабым звеном» была дешевизна энергоносителей (нефти) и сырья, все в возрастающих масштабах выкачиваемых «первым миром» из «третьего». Повышение цен на нефть и другое минеральное сырье обусловило новые – структурные – кризисы 1973 – начала 1980-х, выход из которых был найден ведущими капиталистическими странами в дерегулировании рынков и импорте трудоемкой промышленной продукции из стран индустриального «нового Востока» с дешевой рабочей силой. Импорт недорогих восточноазиатских товаров сопровождался деиндустриализацией стран-лидеров, особенно США, и новым ограничением в них массовой покупательной способности (рост дифференциации доходов, стагнация реальной заработной платы). Раздувание потребительского (особенно ипотечного) кредита, компенсирующее сужение массового спроса, стало «слабым звеном», разрыв которого привел к финансовому кризису 2007–2008 годов.

«Закон слабого звена», как подчеркивал Богданов, был впервые сформулирован Ю. Либихом в агрохимии. Из этого же источника «закон минимума» почерпнул незаслуженно малоизвестный русский экономист Н. П. Огановский (1874–1938), первым обосновавший системный подход к проблеме устойчивого развития производительных сил[447]. В концепции экономического прогресса Огановского в качестве «слабого звена», ограничивавшего вплоть до ХХ века рост производительных сил России, как ранее Западной Европы, представлено экстенсивное земледелие (феодальное паровое трехполье), провоцирующее аграрное перенаселение. Оно, застыв на целые века, истощало почву и вынуждало расширять посевы зерновых за счет пастбищных угодий, сдерживая урожайность и рост животноводства. Через аграрные перевороты и политические революции Европа пришла к замене трехполья интенсивными севооборотами – многопольными и плодосменными. Они избавили от голода, резко подняли урожайность; сняли барьеры с развития не только земледелия, но и животноводства, промышленности и местных рынков, высвободив рабочую силу для несельскохозяйственной занятости.

Хотя Огановский не употреблял понятий «обратные связи» или «цепочки взаимного стимулирования», фактически он описал именно такого рода механизмы экономического подъема: подсев к хлебным злакам корнеплодов, кормовых трав и бобовых позволяет не только использовать всю пахотную землю (пар исчезает), но и увеличивать кормовые ресурсы для животноводства и сырьевые – для промышленности; в свою очередь, наращивание поголовья скота предоставляет удобрения и дополнительное сырье, а промышленность поглощает избыточное население деревень и предъявляет растущий спрос на продукцию сельского хозяйства, способствуя его интенсификации и товаризации поставками сельскохозяйственных машин, искусственных удобрений, налаживанием транспортно-складского хозяйства и кредита.

Таким образом, Огановский осмыслил экономический прогресс в категориях структурной сбалансированности: земледелия и животноводства – сельского хозяйства в целом и городской промышленности. Такой подход позволил ему дать убедительную картину стадиального отставания хозяйства России, где возможности перехода к интенсивному земледелию сдерживались крестьянским малоземельем в центре и простором для экстенсивной колонизации на окраинах, бездорожьем и климатическими факторами; а наращивание экспорта зерновых лишь деформировало экономическую структуру[448].

Тектология, тейлоризм и технократия: элементы институционализма

Приверженность марксистской трудовой теории стоимости, материалистическому пониманию истории («историческому монизму») и расширение их до «философии коллективизма» закономерно сделали Богданова невосприимчивым к т. н. маржиналистской революции в экономической теории. Хотя в рамках марксистской политэкономии он пришел к ряду выводов, которые можно было бы выразить в категориях маржиналистской микроэкономики (эластичность потребительского спроса, конкуренция субститутов – материалов-заменителей), принципы школы «предельной полезности» Богданов назвал прямо-таки «антиорганизационными». Столь же чуждыми остались Богданову (вложившему в «Тектологию» убеждение в том, что «основная линия социального прогресса» воплощается в индустриальном пролетариате, жизнью направляемом к «всеорганизационной точке зрения») появившиеся в начале ХХ века социологические концепции элит и «железного закона олигархии». Германский социал-демократ, Р. Михельс сформулировал «железный закон олигархических тенденций» на примере именно рабочих организаций – партий и профсоюзов[449].

Однако Богданов не прошел мимо роста «новых средних слоев», или «нового среднего класса» (госслужащие, наемный образованный персонал капиталистических предприятий), – явления, привлекшего внимание и политэкономов, и социологов в Европе, особенно в Германии, включая ведущего теоретика социал-демократии Р. Гильфердинга, а также российской общественности, озадаченной проблемой определения места интеллигенции в классовой структуре общества.

Уже в 1906 году, в переизданиях «Краткого курса экономической науки» и заключительной социологической части «Эмпириомонизма», Богданов определенно говорит о росте промежуточной социальной группы обладателей специализированных знаний служащих, управляющих и инженеров, нанимаемых крупным капиталом и буржуазным государством. В «Очерках философии коллективизма» Богданов назвал эту социальную группу технической интеллигенцией[450], а во второй части «Тектологии» охарактеризовал общественный идеал этой группы: «Планомерная организация производства и распределения под руководством ученых-экономистов, инженеров, врачей, юристов, вообще – самой этой интеллигенции; при этом она создает привилегированные условия для себя, но также условия, жизненно удовлетворительные для рабочего класса, тем самым устраняются основания для классовой борьбы и получается гармония интересов»[451].

Богданов связывал этот общественный идеал прежде всего с французскими радикал-социалистами (первой в истории правительственной партией с «социалистической» терминологией в названии), однако еще точнее он совпадает с идеалом небольшой организации сторонников «научного менеджмента» в США, привлекшей внимание профессора Т. Веблена, основателя нового направления в экономической теории – институционализма.

Богданов, говоря о «технической интеллигенции», поначалу делал акцент на том, что она складывается как «высшая группа» наемного персонала – «представители сложного труда в машинной организации производства»[452]. «Научный менеджмент» (scientific management) в США возник как методика повышения эффективности работы низших неквалифицированных групп труда в машинном производстве – система, предложенная инженером-менеджером корпорации «Бетлехемстил» (второй по оборотам металлургической компании после Стального треста) Тейлором. В годы появления тектологии (1912–1913) «система Тейлора» стала предметом жарких дебатов в России, в которых принял участие и А. А. Богданов[453]. Одновременно в США понятие «научный менеджмент», с одной стороны, приобрело гораздо более широкий смысл – науки о рациональном управлении не только отдельными капиталистическими предприятиями, их подразделениями и рабочими местами, но и, возможно, целыми отраслями (особенно железнодорожной). С другой стороны, появилась усовершенствованная смягченная версия «тейлоризма», предложенная Г. Ганттом (1860–1919) – одним из тех, кого стали называть «efficiency engineers», разработавшим систему оперативного управления предприятиями на основе особых графиков («графики Гантта») и систему