Читать книгу - "Сергий Радонежский. Личность и эпоха - Константин Александрович Аверьянов"

даже с Волыни, и из-за границы, с немецкого запада и татарского юго-востока, из Крыма и даже из Золотой Орды… По происхождению своему это боярство было очень пестро. Старые родословные книги его производят впечатление каталога русского этнографического музея. Вся Русская равнина со своими окраинами была представлена этим боярством во всей полноте и пестроте своего разноплеменного состава, со всеми своими русскими, немецкими, греческими, литовскими, даже татарскими и финскими элементами… Столь пестрые и сбродные этнографические и социальные элементы не могли скоро слиться в плотную и однообразную массу».[610] Все это приводило к тому, что средневековое московское общество не было едино, а разделялось на множество различных групп, объединявшихся по принципу родства или землячества. Выходцы из других княжеств зачастую встречались в Москве как чужие, чувствовали себя одиноко, окруженные порой открытым недоверием и недоброжелательством. В силу этой клановости средневекового московского общества любой появившийся в Москве выходец из вновь присоединенных территорий должен был волей-неволей примкнуть к тому или иному московскому боярскому роду.

Не являлось исключением из этого правила и семейство будущего троицкого игумена. Из его биографии мы знаем, что оно с момента своего появления в московских пределах было теснейшим образом связано с родом Вельяминовых. Напомним, что сам переезд семьи из Ростова в Радонеж мог осуществиться только благодаря помощи московского тысяцкого Протасия Вельяминова. Старший брат Сергия Стефан впоследствии стал игуменом московского Богоявленского монастыря – родового богомолья Вельяминовых и был духовным отцом Василия Васильевича Вельяминова и его брата Федора Воронца. В апреле 1356 г., спасая своего племянника Феодора от возможных репрессий со стороны противников Вельяминовых, Сергий постриг его в иноческий чин. Наконец, мы видели, что во время своей поездки в Нижний Новгород в конце 1365 г. Сергий выполнил весьма деликатную просьбу Василия Васильевича Вельяминова о сватовстве сына последнего – Микулы к Марии, дочери суздальского князя Дмитрия Константиновича.

Вместе с тем Сергий был непосредственно связан с митрополитом Алексеем – об этом свидетельствуют и миротворческая поездка осенью 1365 г. в Нижний Новгород, где он выполнял поручения митрополита, и участие вместе с главой Русской церкви в основании Андроникова монастыря летом следующего года.

Это обстоятельство не могло не отразиться на мировоззрении Сергия, в определенной мере приводило к внутреннему конфликту. Главной причиной этого было то, что Московское княжество XIV в. не являлось еще единым государством, а представляло собой, по сути дела, группу слабо связанных между собой полунезависимых уделов. Но по мере того как расширялись территориальные владения и внешнее значение Москвы, изменялись и внутренние отношения в московском обществе. Если в начале XIV в., когда только начинается процесс объединения русских земель, в Москве еще вполне действуют старые родовые отношения, то уже к середине столетия, когда Русь, дотоле разбитая на самостоятельные местные миры, постепенно сплачивается под единой государственной властью, мы замечаем первые трещины в прежней клановой системе московского общества. (В скобках заметим, что в отечественной историографии подобные процессы, приведшие в итоге к формированию единой русской народности, практически не изучены, а в западной литературе получили выразительное название «рождение нации»).

Исторически сложилось так, что на Руси в середине XIV в. роль объединяющего национального начала взяла на себя Церковь. Нити церковной жизни, далеко расходившиеся от митрополичьей кафедры по всей Русской земле, притягивали ее части к Москве. Другой особенностью процесса централизации на Руси явились чрезвычайно быстрые его темпы. Такая, по определению В. Б. Кобрина, «поразительно быстрая для средневековых темпов, почти взрывная перестройка политических отношений в стране»[611] не могла не привести к острым политическим конфликтам. Первый из них разразился в марте 1375 г.

Какие же политические позиции заняли во время его близкие к Сергию люди? Наиболее четко свою точку зрения выразил Иван Васильевич Вельяминов, обиженный на то, что ему после смерти отца так и не достался пост московского тысяцкого, который его предки занимали на протяжении нескольких поколений. Бежав в Тверь, он бросил прямой вызов великому князю Дмитрию.

Что же касается позиции митрополита Алексея, то в литературе по этому поводу было высказано два диаметрально противоположных мнения. Несмотря на это, историки единодушны в том, что владыка полностью поддержал действия великого князя. Б. В. Кричевский обратил внимание на то, что в летописных рассказах о московско-тверском противостоянии 1375 г. ни разу не упомянуто имя митрополита, хотя нам известно, как он активно действовал в период соперничества Москвы и Твери еще несколькими годами ранее. Историк объяснял это тем, что «с одной стороны, князь Дмитрий Иванович вырос, возмужал (к моменту начала войны ему было 17 лет) и стал сам в состоянии управлять княжеством, с другой – Москве начал сопутствовать успех, и экстраординарные церковные меры были уже не нужны».[612] В противоположность Б. В. Кричевскому О. В. Кузьмина полагает, что митрополит Алексей продолжал активную централизаторскую политику. При этом она рисует его как коварного дипломата. На ее взгляд, отъезд Ивана Васильевича Вельяминова в Тверь был «хорошо продуманной и блестяще проведенной провокацией». В подтверждение своих слов исследовательница создает следующую схему. Московское правительство было заинтересовано в прекращении соперничества Москвы и Твери, которое должно было закончиться подчинением последней. Решить этот вопрос можно было только военным путем. Однако, как мы помним, между Москвой и Тверью в этот период существовал подписанный 16 января 1374 г. при содействии Киприана договор. Сам же тверской князь Михаил Александрович не давал Москве повода разорвать договор. Поэтому его следовало спровоцировать на разрыв. От себя добавим, что бегство в Тверь Ивана Васильевича Вельяминова и Некомата само по себе еще не означало московско-тверского разрыва: в этот период бояре могли свободно переходить от одного сюзерена к другому, что подтверждается княжескими договорными грамотами того времени. Последующее развитие событий О. В. Кузьмина объясняет тем, что в Твери московские беглецы обещали «нечто такое, что позволило тверскому князю уверовать в свою победу. Это могло быть только одно: бунт против Дмитрия Ивановича в Москве. Сигналом к началу этого бунта должно было послужить объявление войны Москве. Тогда, с ханским ярлыком и поддержкой Ольгерда Михаил занял бы великокняжеский престол». Но никакого бунта в Москве даже не предвиделось, и это дает основание исследовательнице предположить, что за спиной Вельяминова и Некомата стоял митрополит Алексей, убедивший их в возможности волнений в Москве.[613]

Истина, очевидно, лежит посредине. В. А. Кучкин обратил внимание на то, что заключенный 1 сентября 1375 г. московско-тверской мирный договор начинается с преамбулы: «По благословенью отца нашего Алексия, митрополита всея Руси». Это самый ранний случай привлечения московскими князьями главы Русской церкви для составления внешнеполитического соглашения.[614] Это