Читать книгу - "Дихотомия «Свой/Чужой» и ее репрезентация в политической культуре Американской революции - Мария Александровна Филимонова"

свободны, а потому презираемы»[996]. Таким образом, из сведений о политическом устройстве России Адамс извлекает типичный для Просвещения вывод о тотальном превосходстве свободного государства над деспотическим; в деспотизме, по большому счету, не заинтересован даже сам деспот.

Схожие представления о российском абсолютизме складывались у тех, кто никогда не бывал в России. Историк Мерси Отис Уоррен создала в своей «Истории Американской революции» яркий и амбивалентный портрет Екатерины II. Русская императрица представала одновременно великой правительницей и деспотом. Для Мерси Уоррен далекая самодержица была не менее чем «диктатором Европы, предопределявшей гибель государей и уничтожение королевств»[997]. Она обладала дипломатичностью государственного деятеля и женской ловкостью. Ее отвага, сила характера и непреклонная властность устрашали соседних правителей. Ее страна представляла собой «нацию автоматов под абсолютным контролем ее самой и ее фаворитов»[998]. Поводом к созданию столь колоритного портрета стали отчасти провал миссии Дейны, отчасти сведения о разделах Польши и русско-турецких войнах. Источником информации, учитывая тесные дружеские связи Мерси Уоррен с семьей Адамсов, могли быть петербургские впечатления того же Дж.К. Адамса.

10.4. Друг или враг

Неудивительно, что такая страна легко воспринималась в качестве опасности – пусть не слишком близкой и не самой серьезной. Угрозой №1 для США в 1780-х годах была, конечно же, Великобритания. Но та же Мерси Уоррен писала о «кровожадных и мстительных» русских, готовых на дерзкие предприятия[999]. Упоминания о России как о возможной угрозе для США или, во всяком случае, для Европы, встречаются на всем протяжении Американской революции. Война за независимость еще не началась, а патриоты уже с тревогой прикидывали, может ли Великобритания использовать русских солдат для усмирения мятежных колоний. Еще в декабре 1774 г. Дж. Дуэйн замечал, что его вовсе не удивит, если англичане призовут Россию на помощь[1000]. Дальше – больше. Составленный Дж. Адамсом перечень врагов Америки включал тори, земельных спекулянтов, приспособленцев, фанатиков, канадцев, индейцев, негров и т.д. Русские были упомянуты в перечне между гессенцами и ирландскими католиками[1001]. Делегат Конгресса северокаролинец У. Хупер передавал ходившие слухи: король Георг III поклялся заложить драгоценности короны, но подчинить Америку. Для этой цели – опять же по слухам – монарх собирался обратиться к разным народам, в том числе и русским[1002]. Делегат от Южной Каролины Томас Линч даже называл цифру: 30 тысяч русских, готовых высадиться в Америке[1003]. До самого 1777 года, а иногда и позже, возникали сообщения – одно другого «достовернее» – о русском корпусе, который непременно прибудет на помощь английской армии не позже следующей весны[1004].

Однако время шло, а русские все не появлялись на американских берегах. Вместо этого возникали иные слухи – о плане Екатерины II и императора Иосифа II изгнать турок из Европы[1005]. Американцы могли вздохнуть с облегчением: императрица займется турками и не сможет ввязаться в Войну за независимость США. В 1778 г. нью-йоркский политик Г. Моррис подытоживал: «Мы можем заверить всех добрых вигов: из авторитетнейших источников [стало известно], что ни русские, ни датчане, ни шведы в Америку не прибудут»[1006].

В страхах и опасениях была своя логика: переговоры с Екатериной II о военной помощи действительно велись с английской стороны. Однако императрица приняла совсем иное решение, чем надеялись в Лондоне. В 1779 г. Конгресс обсуждал потрясающую новость: «Британский двор пытался сформировать альянсы на Континенте. Двадцать месяцев назад он обратился к императрице России с просьбой об армейском корпусе для службы в Америке. Она ответила, что Провидение привело ее к власти не для этого; что она не пошлет свои войска против народа, ищущего лишь справедливости и свободы; что она не ввяжется в эту кровавую работу. Короче говоря, она отвечала с таким презрением, что британский посол удалился от двора»[1007]. Новость была не слишком свежей и не слишком точной. На самом деле Екатерина отнюдь не упоминала о «народе, ищущем справедливости и свободы», равно как и о «кровавой работе»[1008]. Тем не менее, суть дела была ухвачена верно: императрица отказала своему «брату» Георгу в военной помощи. Это было еще не все: в 1780 г. была принята благоприятная для США Декларация о вооруженном нейтралитете[1009]. Разумеется, в Америке инициатива Екатерины II была встречена с живейшим одобрением. Виргинский политик Т. Блэнд ликовал: «Екатерина Российская изумила Европу этим политическим шагом. Тем самым она обуздала неудержимое стремление Британии к господству на океане»[1010].

В этот период в американских источниках появляется совершенно новый образ дружественной России. Как видно из приведенных выше дебатов Континентального конгресса, дружелюбие русских даже преувеличивалось. Конгресс рассыпался в восторженных эпитетах по адресу Екатерины. Она оказывалась «государыней, которая заботится о счастье своих подданных и обращает свои мысли ко благу народов»[1011]. Даже Джефферсон, весьма нелицеприятно отзываясь о европейских монархах, все же делал исключение для Екатерины II, полагая, что она единственная из царствующих особ сохранила «человеческий здравый смысл»[1012].

С энтузиазмом смотрели также на попытку русского посредничества в заключении англо-американского мира в 1780–1781 гг.[1013] «От вмешательства этой великой государыни следует ждать многого», – комментировал южнокаролинец Дж. Мэтьюз[1014]. Ф. Дейна, направляясь с дипломатической миссией в Петербург, был настроен оптимистически. «Кажется, при этом (русском) дворе проявляется дружественное расположение к нам», – писал он президенту Конгресса[1015]. Провал миссии Дейны стал на этом фоне неприятной неожиданностью[1016].

Очевиден контраст между этим образом Российской империи и ее повелительницы и довольно мрачным взглядом на них же со стороны Мерси Уоррен. Прошло всего несколько лет после Декларации о вооруженном нейтралитете, а Россия уже вновь воспринималась как угроза. Удар по самолюбию Конгресса, связанный с отказом императрицы принять Ф. Дейну, оказался весьма чувствительным. Д. Хоуэлл, делегат от Род-Айленда, реагировал еще довольно мягко: императрица, дескать, довела принцип нейтралитета до предела[1017].

Мерси Уоррен припомнила Екатерине разделы Польши и создавала красочную картину: «Многие обитатели [Польши] были посланы населять холодные далекие регионы Сибири и иные части российских владений. Кое-кто из знати выжил под тяжким ярмом победоносных соседей; иные бежали»[1018]. Настоящее же беспокойство вызывали слухи о готовящейся русско-турецкой войне (она действительно началась в 1787 г.). Ф. Дэйна рассуждал о том, что если в конфликт вмешается также император Австрии, то Европа будет охвачена огнем[1019]. Приятель Джефферсона Э. Каррингтон прикидывал: «Россия располагает огромной территорией; ее население быстро увеличивается; растет и ее морская мощь. Допустим, она заберет