Читать книгу - "1000 лет радостей и печалей - Ай Вэйвэй"

Меня волновало также то, какой ценой достается человеку экономический рост. В дельте реки Чжуцзян в провинции Гуандун на тот момент было сосредоточено больше всего промышленных предприятий в мире, где каждый год более сорока тысяч рабочих в результате несчастных случаев теряли пальцы; в целом в стране из-за производственных травм ежегодно погибало пятнадцать тысяч человек. Китай тридцать лет мечтал разбогатеть, но рост благосостояния дорого обошелся в плане физического и душевного здоровья людей. Для выполнения простого и монотонного ручного труда на фабрики Гуандуна нанимали огромное количество мигрантов, а когда темпы международной торговли сокращались и производство несло убытки, этих работников выбрасывали на улицу, никак не компенсируя им внезапное увольнение.

«Кто за последние тридцать лет, — спрашивал я, — бешено разбогател? Откуда взялось это богатство? Когда у рабочих будут профсоюзы и социальное обеспечение для защиты их личных прав? Когда стране станет стыдно за всех этих калек? Когда правительство станет возмещать ущерб из-за безответственности руководителей? Когда общество перестанет превозносить роскошь и показное потребление и будет выступать за справедливость и правосудие?»

Мой блог стал виртуальным полем битвы, и обе стороны яростно выдвигали аргументы. Я сидел на своем табурете, а на экране передо мной светились жесткие, бескомпромиссные слова. Казалось, что мой блог пробудил людей от оцепенения и безразличия, и в этом всепоглощающем цифровом пространстве стирались границы между жизнью и самовыражением.

В то же время я извлекал максимальную пользу из другого своего любимого средства коммуникации — фотографии. За эти годы я сделал, должно быть, сотни тысяч фотографий, запечатлевая увиденное в двух измерениях. Затем благодаря цифровому программированию эти обрывки информации становились достоверными фрагментами, из которых складывался отдельный мир.

Все три года, предшествовавших пекинской Олимпиаде в 2008 году, я делал фото- и видеосъемки строительства стадиона «Птичье гнездо» и гигантского третьего терминала пекинского аэропорта Шоуду. Каждые несколько дней мой помощник Чжао Чжао садился в машину Ай Даня с прикрепленным на лобовое стекло журналистским удостоверением, позаимствованным у другого человека, и ездил по стройплощадкам, документируя процесс. Причина моего интереса была проста: если я не сделаю этих записей, их никто не сделает, и тогда люди увидят только итоговый результат, а не весь предшествующий ему труд. Простое визуальное свидетельство становится частью людской памяти, и она продолжается, несмотря на попытки подавить ее. Я вознамерился создать надежное подтверждение того, насколько тяжел труд рабочих-мигрантов, которые надрывались на строительстве этих знаковых сооружений.

Я фиксировал и развалины — непрерывные потрясения и разрушения, сопровождающие процесс урбанизации. Красота казалась бессильной перед лицом этой уродливой действительности. Сносить существующие здания стали в ранние 1950-е, но полная трансформация старого города набрала обороты только в 1990-х годах, когда бурный экономический рост подстегнул урбанизацию. Поскольку основные доходы государство получало от сделок с недвижимостью, вскоре город стал повсеместно поглощать сельскохозяйственные угодья. Я начал воспринимать свои записи как личную ответственность не только художника, но и гражданина.

В преддверии пекинской Олимпиады знаменитые западные гости из художественной среды обычно хотели включить в свой маршрут посещение моей студии, и в какой-то момент стало казаться, что я для них — не меньшая достопримечательность, чем Великая Китайская стена или терракотовая армия[39]. Хотя я охотно принимал таких гостей, инициатором этих посиделок не был, так как слишком хорошо понимал, какая пропасть разделяет нас в смысле жизненного опыта и наших взглядов.

Никогда я не ощущал эту пропасть так явно, как в чудесный весенний день 23 мая 2006 года, когда на улице у моей студии остановились два автобуса. Международная команда консультантов, нанятых нью-йоркским Музеем современного искусства МоМА, состояла более чем из семидесяти коллекционеров, попечителей музея и попечителей фонда, которые приехали в Китай оценивать современное искусство, и я был остановкой на их маршруте. Элегантные гости оживленно болтали и разгуливали на лужайке. А их непрошеный визит с разных сторон снимало несколько скрытых камер, установленных в углу двора. Тот случай показал мне, что в культурном отношении Китай стал теперь частью мировой сцены и достаточно открыть объятия западным державам, как это станет поветрием.

Глава делегации стоял на солнце и говорил, что ясный день — особый знак, намекая на то, что искусство в Китае теперь попадает в поле зрения международного сообщества. Так совпало, что как раз в этот день шестьдесят четыре года назад сто других писателей и художников, в том числе и мой отец, собрались послушать заключительную речь Мао Цзэдуна на Яньаньском совещании по вопросам литературы и искусства, в которой тот подчеркивал, что главная задача литературы и искусства — служить крестьянам и солдатам. Тем самым он объявил ужесточение контроля над художественными произведениями на подконтрольной коммунистам территории. С тех пор литературу и искусство низвели до дешевого, прикладного инструмента пропаганды, и даже теперь перспективы были не слишком радужные. И вот теперь, в XXI веке, «иностранные веяния» снова беспардонно проникали в Китай, только уже не в форме марксизма, а как часть нового раунда культурного империализма и капиталистического присвоения.

Коллекция МоМА, основанного в 1929 году, содержит более 100 000 произведений и является крупнейшим на Западе собранием современного искусства; в эпоху глобализации и информационных технологий связь с Пекином в преддверии Олимпиады упрощалась. И теперь руководство МоМА сочло, что настал момент обратить на Китай более пристальное внимание. Раньше туристов в Цаочанди практически не бывало; если кто-то входил или выходил из скромных деревенских домиков, то это были трудовые мигранты, переехавшие сюда в поисках работы в столице.

Однажды, находясь в Нью-Йорке, я написал: «Если кто-то придет в МоМа и не испытает приступ стыда, у него либо проблемы с художественным чутьем, либо он законченный прохвост. Все, что здесь можно увидеть, — это предрассудки, снобизм и гордыня». Тогда я был молод и полон самомнения, но и через двадцать лет, когда в Цаочанди явилась делегация из МоМА, самоупоение и чванство этого музея у меня по-прежнему вызывало отторжение. Да, искусство нуждается в признании, но не в форме коллекционирования дорогих произведений, которые отправляют пылиться в хранилище МоМА, — это все равно что выбросить их. Для меня искусство заключается в динамичных отношениях с действительностью, с нашим образом жизни и восприятием жизни, и их нельзя разложить по отдельным полочкам. Меня совершенно не интересует искусство, которое пытается отстраниться от реальности.

Круг вопросов, которые я обсуждал в интернете, неуклонно ширился, но я рассматривал свой блог как способ сделать общество более справедливым и человечным. Все чаще меня считали первым, к кому стоит обращаться за поддержкой в случае несправедливости или нарушения закона. Ранним утром