Читать книгу - "Сказка на ночь - Самуил Аронович Лурье"

за него умереть (он это пересказывал – им в похвалу). И каждая была убеждена: во-первых, что не нужна ему; а во-вторых, что без нее он пропадет. И то и другое, разумеется, было правдой.

К своему счастью, они не читали его стихов. Одна Денисьева – «последняя любовь» – к своему несчастью, читала (и приходила в такое исступление, что швыряла ему в голову тяжелые предметы; чуть не убила однажды каким-то пресс-папье; но все равно требовала стихов еще и еще).

Он писал про любовь, которой в нем нет, или уже нет, или даже никогда не было. (Денисьевой – просто с какой-то иезуитской прямотой: дескать, прямо восхищаюсь и завидую – до чего ты меня любишь; даже совестно, что мне так чувствовать не дано.)

1835 год, Мюнхен, дом где-то на Каролиненштрассе, кабинет, камин, кресло, сигара. Тщедушный большеголовый карлик в круглых очках.

Сижу задумчив и один (слышен акцент, не правда ли?).

На потухающий камин

Сквозь слез гляжу…

С тоскою мыслю о былом,

Но слов, в унынии моем,

Не нахожу.

Былое – было ли когда?..

Что ныне – будет ли всегда?..

И так далее. Разные общие места, с носовым таким призвуком. Все проходит, благодаря чему природа обновляется; и ты, земной злак по имени человек, знай свое место в круговороте и не ропщи, поскольку на смену тебе придут другие такие же растения.

Но ты, мой бедный, бледный цвет,

Тебе уж возрожденья нет,

Не расцветешь…

Ты сорван был моей рукой

С каким блаженством и тоской —

То знает Бог?

Покойся ж на груди моей,

Пока любви не замер в ней

Последний вздох…

Забавно: цветок на груди у злака. Но первая m-me Тютчева – Элеонора, урожденная графиня Ботмер, владей она русским языком, рыдала бы всю ночь, вникнув, что тут ведь не обещание любить до последнего вздоха, – наоборот: ожидание последнего вздоха любви!

А наутро, глядишь, усомнилась: неужели это про нее Тютчев думает, что сорвал ее, как цветок? Про женщину старше себя, мать четверых сыновей, изменявшую мужу с ним, тогда двадцатидвухлетним?

Но если не про нее, то кто же сей бедный, бледный цвет? С Элеоноры сталось бы обыскать ящики письменного стола. И ей, чего доброго, попался бы на глаза еще и такой листок.

Двум сестрам

Обеих вас я видел вместе —

И всю тебя узнал я в ней…

Та ж взоров тихость, нежность гласа,

Та ж свежесть утреннего часа,

Что веяла с главы твоей!..

И всё, как в зеркале волшебном,

Всё обозначилося вновь:

Минувших дней печаль и радость,

Твоя утраченная младость,

Моя погибшая любовь!..

Давнишнее стихотворение – 1829 еще года, – и в нем уж недомолвок никаких. Это точно про нее, про Элеонору – что свою молодость отдала другому. Это про любовь к ней – погибшая любовь! А та – прекрасное отражение – конечно, Клотильда.

Клотильда, графиня Ботмер! Младшая, неразлучная сестра. Сколько ей было, когда Тютчев появился в Мюнхене, – тринадцать, четырнадцать? Его погибшая любовь!

Это все беллетристика. Русский язык труден, изучать его Элеоноре, рожавшей за дочерью дочь, было некогда.

И текст 1836 года остался ей неизвестен:

Я помню время золотое,

Я помню сердцу милый край.

День вечерел; мы были двое;

Внизу, в тени, шумел Дунай.

И на холму, там, где, белея,

Руина замка в дол глядит,

Стояла ты, младая фея,

На мшистый опершись гранит,

Ногой младенческой касаясь…

И т. д. Ни этих строф, ни, само собой, «Лолиты» не прочитав, бедная Элеонора тем не менее в том же 1836 году, в начале мая (когда весенний первый гром), почувствовала «неизъяснимую тоску и желание освободиться от нее во что бы то ни стало… Принявшись шарить в своих ящиках, она напала вдруг на маленький кинжал, лежавший там с прошлогоднего маскарада. Вид стали приковал ее внимание, и в припадке полного исступления она нанесла себе несколько ударов в грудь… Истекая кровью и испытывая ту же неотвязную тоску, она спускается с лестницы, бежит по улице и там, в 300 шагах от дома, падает без чувств…»

Умерла она, впрочем, только в 1838 году, после пожара на пароходе, долго рассказывать. Тютчев был буквально убит (по семейной легенде – поседел за одну ночь), сходил с ума (в письмах к Жуковскому и другим) и появился на публике об руку с Эрнестиной Дёрнберг только через полгода. Тотчас же Клотильда Ботмер, взявшая было осиротевших племянниц к себе, уведомила его письмом, что приняла предложение барона Мальтица. Это было очень кстати: ввиду беременности Эрнестины откладывать венчание на сколько-нибудь приличный срок не приходилось. Тютчев написал министру: «Мною было принято твердое решение надолго еще отсрочить этот шаг. Однако одно обстоятельство, касающееся моих детей, поневоле вынуждает меня к другому решению. Я поручил их прошлой осенью заботам своей свояченицы, графини Ботмер, живущей в Мюнхене. Последняя в будущем месяце выходит замуж и тотчас же после свадьбы должна уехать из Мюнхена в Гаагу. Итак, я вижу себя вынужденным, взяв их к себе, как можно скорее озаботиться о том, чтобы доставить им необходимый уход и надзор, которые я один не мог бы им обеспечить…»

Вот, стало быть, и дети пригодились. И были вознаграждены: «Утрата, понесенная ими, для них почти возмещена. Тотчас по приезде в Мюнхен мы взяли их к себе, и две недели спустя дети так привязались к ней, как будто у них никогда не было другой матери…»

Впоследствии оказалось, что все не так замечательно. И старшая дочь – Анна – записала его монолог: «Первые годы твоей жизни, дочь моя, которые ты едва припоминаешь, были для меня годами, исполненными самых пылких чувств. Я провел их с твоей матерью и Клотильдой. Эти дни были так прекрасны, мы были так счастливы! Нам казалось, что они не кончатся никогда».

Предстоял еще роман (тот самый, с Денисьевой), и за ним – трагикомическая старость.

В которой под конец случилось и свидание с г-жой Мальтиц. И было воспето подобающим образом – с галантным таким, расслабленным умилением:

Как после вековой разлуки

Гляжу на вас, как бы во сне,

И вот – слышнее стали звуки,