Читать книгу - "Дневник Распутина - Даниил Александрович Коцюбинский"

они за него согласны выкуп дать. Оно бы все ничего, да он еще прапорщик. Сунулся кой куды, а мне такую прапорцию задали, что я плюнул.

«Вот, – говорю Кате, – ты боле в это дело не вмешивайся. Получай от меня свое и довольно». А она в амбицию: «С тобой водиться – надо деньги нажить». Ушла надутая.

Леличка – как моя душа

Когда мне приходится каку-нибудь работу делать с Леличкой3, ежели она записывает всякие мои мысли, то я чувствую, что она не токмо мои слова пишет, но и от своей души добавляет. Точно одно мы с ней думаем. Вот… А когда записывает Варюша4, то вижу, што ей в моей работе ничего нет. Ее рука пишет, а голова не думает.

Вот велел записать Леличке: «Приходила Аннушка5, принесла письмо от Папы6».

Было это 8-го марта 16-го года7. Уж очень Дума наскакивает на Папу, што под мою дудку пляшет. А вот Папа пишет:

«Обрати внимание Мамы8 на то обстоятельство, что мое положение становится невозможным, – так как все назначения идут от Старца (от меня значит) и выходит, что я не властелин, а только исполнитель воли подозрительного Старца. Об этом говорят открыто, а вчера Старик9, несмотря на свою немецкую щепетильность, сказал мне: «Мы находимся под угрозой дворцового переворота, т. к. новое назначение вызвало бурю! Назначить теперь Штюрмера10 – мог только враг Отечества, человек, добивающийся внутренних раздоров». Дальше Папа жалуется на то, что при таких разговорах голова кругом идет. А посему он требует от Аннушки, штоб меня убрать – «хочь в пирог, хочь в кашу». Токо бы меня не было, а того не понимает дурень, што без меня и яму крышка.

Вот…

Написала все Леличка, а вижу, што в ей душа болит.

Когда Аннушка прочла мне письмо Папы, то я послал яво к черту. Одначе подумал: надо чаво-нибудь ответить – и сказал Аннушке: «Вот пойдешь к Маме и скажи, что надо нам совет держать о том, как рты закрыть». Старому черту Ф[редерик]су и В[оейко]ву11, потому от них скверно пахнет.

А Папе велел сказать: «Што Ш[тюрме]ра надо сохранить, потому что он один только есть «душой царский и церковный», а што, впрочем, Мама полагает сама обо всем написать. Вот.

Ежиха

И до чего всех подлость заела. Приходила ко мне Ежиха12 – хатит взять подряд на белье. Рассчитала окаянная баба, што с такого подряду может она нажить не мене 100 000 р. Врет стерва, почитай, все 500 000 наживет… А ко мне сунулась с десятью тысячами.

Послухал я и плюнул. «Не хочу для тебя огород городить. Дам подряд, – говорю, – только с уговором – работать пополам, потому и у самого на плечах не тыква, а голова».

Так что, ведь, придумала, клятая – «ежели», грит, «доходы пополам, так и расходы…»

«А это как же?» – говорю. «А очень, – грит, – просто – окромя тебя (меня, значит) надо заведующего, это барона Н[ейдгард]та, благодарить, потому все идет через Т[атьянински]й К[омите]т»13.

Ах, прохвост!

Мать ты родимая, пока солдату портки скроишь, трех генералов одень. Ловко!

Солдату сорочку из дерма, а генеральше из батистов и ленточек, да еще пяти полюбовницам.

Дорого солдатская рубашка обойдется.

На 50 000 руб. с ней сговорился. Не велел борону Н[ейдгард]ту сказывать… Посмотрим, как без яво обойтись. Думаю провести через к[омите]т Мамы14.

Отец Мартиан

Ежели прохвост идет к прохвосту, так для чего шапку ломать? А ежели в прохвостах состоит поп, то он без пакости не может никак.

Приехал ко мне Мар[тиа]н15. Надо яму благочинного16 съесть и на яво место сесть. Так ты так и скажи, так нет. Стал плести про девку, што с благочинным путается. «Очень, – мол, – она озорная: про всяки пакости, што у их деется, в кабаках рассказывает».

«Так, – говорю я М[артиа]ну, – я тебе благо за душу, только ты мне сию девку дай!». А он и смутился. «Откуль, – мол, – ее достану?»

А попадья его и ляпни: «Ен за эту девку готов косы лишиться»17.

Вот оно што! Вся то ссора из-за девки. Ее от попа благочинный по вдовьему положению отбил.

И заварилась каша.

А девка-то монахиня.

Об ей в монастыре забеспокоились. Мать игуменья (тоже в сердцах на отца благочинного – он ране с ей крутил) прошение отцу архирею. Дошло дело до Москвы, до Мам[ино]й С[естри]цы18. (Она всем пакостницам защитница).

Когда я весь этот клубок распутал, то потрепал «батю».

Ни за пакости, а за брехню.

Вот.

«Кабы, – говорю, – по совести сказать, чего тебе надо-ть, я бы и слова не сказал. Быть бы тебе и с камил[авко]й19, и с девкой! А за брехню попрыгаешь».

«А все ж, – грит, – надо девку выручить, потому ее теперь монастырь съест за такое позорище».

Обещал подумать.

Да…

[неразборчиво] – салась

Пока окаянный поп М[артиа]н веревочку вил, вилял хвостом, копал яму на благочиннаго – случилась беда. Агриппина, в монашестве Евлампия, попалась под пьяную руку озорному попу М[артиа]ну… тот ее и споганил… Обещал, штоб грех прикрыть, наградить…

Ну и наградил… Как пошли у девки сыпи, она к лекарке, та их и пуще разбередила!..

То да се… дошло до благочинного, тот давно на М[артиа]на зуб имел. Приманил девку.

Тот подластился, «оставайся по вдовьему делу у меня».

Девоньке деваться некуда. В монастыре тошно. Думала подлечиться, собрать денженок и податься в Москву.

А как стал благочинный приставать – убежала.

Ее монашки подобрали, обманом притащили в монастырь. Мать игуменья, говорят, на «строгое» наказание поставила.

Чем и как наказывали, уже неизвестно. Только в ночь под Параскевею-пятницу девоньку мертвую из петли вынули… А у ей на всем теле рубцы от плетки.

Кто бил? Кто истязал?

У… ястребцы поганые… довели-таки девку.

Быть бы М[артиа]ну далече… да велел дело похерить…

Што уж там?

Тетрадь III

Как я стал исцелять

Говорю – всегда почет любил. (Почитай мою первую тетрадь).

И много я думал о том, откуль почет придет? Знал, что пока мне его ожидать неоткуль. И после большого расположения постиг, что почет, сила большая, чрез три двери входит: чрез большое богатство родовитое, чрез удаль разбойную… и чрез бабу.

Вот.

Роду я – малого, бедности – большой. Одним словом, жук навозный… На разбойное дело – не гожусь. Не пойду