Читать книгу - "История Финляндии. Время Екатерины II и Павла I - Михаил Михайлович Бородкин"

заключен был, что все «обозрели в нем (Императоре) малость духа к правлению столь великой Империей», что в нем не усмотрели даже «малых» знаков посредственного любочестия, что он усиленно просился в свое отечество «Голстииию» и пр.

Гр. И. Л. Воронцов укорил Екатерину за произведенный переворот. Она подвела его к окну, из которого видна была толпа народа и войска. «Вы видите, не я действую, я только повинуюсь». В указе, данном в день восшествия на престол гр. 3. Г. Чернышеву, она собственноручно писала: «Понеже желанием всего народа, а паче Божиим всемогущим вспомоществованием, мы вступили самодержавно на Всероссийский престол». И впоследствии она не раз говорила, что прияла всероссийский престол из рук Божиих не для собственного удовольствия, а для вящего блага и славы отечества.

Екатерина, имевшая право только на регентство до совершеннолетия своего сына Павла Петровича, путем революции достигла престола. Это обстоятельство в значительной мере продиктовало программу её царствования и объясняет многое в её внутренней и внешней политике. Явилась необходимость унять «великий ропот на образ правления последних лет», нужно было удовлетворить чувству национального достоинства, поднять внешнее значение России, искоренить привычку гвардии к дворцовым переворотам и т. д. Приходилось уплатить по счету.

Екатерина говорила, что она не из числа змей, вскормленных за пазухой и потому желала уплатить России долг благодарного сердца. «Ангальтинка» искренно и просто сознала, что она всем обязана России. Отсюда её сердечное отношение к новому отечеству. В своих записках она резко осуждает Петра Федоровича за пренебрежение к России. Русский народ она признавала особенным в целом свете, оделенным «догадкой, умом и силой». «Ни одна история, — по её мнению, — не давала лучших и более великих людей, чем наша». «Я люблю эту историю до страсти». «Россия велика сама по себе», — писала она. И мы видим, что идея о величии России никогда не покидала ее. Этот великан, заснувший под снежным покровом, всегда привлекал её внимание и возбуждал её русофильство. «Я не Лифляндская императрица, а всероссийская», — сказала она и это напоминание звучит гордым сознанием величия России. Склад её мыслей, её чувства, её политика сделались вполне русскими. Русский национальный характер она старалась придать всему своему царствованию и надо признать, что весьма заметно перевоплотилась в русскую и с тонким искусством исполнила свои трудные обязанности Русской Царицы.

По происхождению и воспитанию она могла осуждать принцип доставшейся ей власти. Но на практике получилось иное. Екатерина признавала свою душу республиканской, но на деле она крепко держалась самодержавия.

Много было разговоров по поводу проекта гр. Н. И. Панина. К чему сводилось предложенное им учреждение Императорского Совета? Верховное место Совет, по мысли гр. Панина, учреждалось для того, чтобы «оградить самодержавную власть от скрытых иногда похитителей оныя». В манифесте, которым имелось в виду установить Императорский Совет, повторялось, данное 6 июля 1762 г., обещание «непоколебимо утвердить форму и порядок, которым, под императорской самодержавной властью, государство навсегда управляемо быть должно».

В 1788 г. Екатерина писала князю де-Линю: «Я была воспитана в любви и уважении к республикам; но опыт убедил меня, что чем более собирается народу для рассуждения, тем более слышно безрассудных речей». Не только опыт побуждал ее держаться принципа самодержавия, но и её собственное внутреннее влечение и ряд веских соображений. У Беккария значилось: право устанавливать законы принадлежит всему обществу. Этого положения Екатерина не приняла. Она написала: право давать законы принадлежит её особе, «содержащей всю власть в своих руках». В «Наказе» она заявила: «Государь в России есть самодержавный; ибо никакая другая, как только соединенная в его особе, власть не может действовать сходно с пространством толь великого государства». Лучше, говорила она, повиноваться одному господину, нежели угождать многим. И она полностью исполняла то, что требовал долг самодержицы. От принципов самодержавия Екатерина не отходила еще и потому, что некоторые западные ученые подтверждали их целесообразность, особенно в её руках. «Правительство тогда только хорошо, писал Вольтер, когда оно едино; не должно быть двух властей в одном государстве». Ла-Ривьер был глубоко убежден, что при абсолютной монархии счастье народов достигается надежнее и полнее, чем в республике. Ла-Ривьер громко и публично проповедовал, что наследственная монархия есть лучшая форма правления, и что человек по природе своей необходимо должен быть управляем деспотом[1]. Когда же пред Императрицей развернулись печальные последствия созыва Национального Собрания во Франции, она твердо заявила, что пока жива, в России не будут разыгрывать роль законодателей адвокаты и прокуроры.

Не подлежит сомнению, что в силу разных условий Екатерина II в ранней молодости питала большую наклонность к либеральным идеям. Она считала полезным, чтобы будущий самодержец России также мог щегольнуть и блеснуть либеральными идеями, почему приставила к нему Лагарпа. Но с течением времени она заметно отклонялась от философских учений и с 1785 г. совершенно оставила их. Практический ум Императрицы скоро оценил их мечтательность. Любопытны беседы, происходившие между депутатом от либеральной Европы, Дидро, и Самодержавной Правительницей они сводятся к следующим положениям:

— Почему Россия управляется хуже Франции?

— Потому что свобода личности сведена здесь к нулю, верховная власть слишком сильна.

— Помните ли вы, что говорите с неограниченным государем?

— Да, но с государем справедливым и просвещенным.

— Ничего нет легче, — признается Дидро, — как приводить в порядок государство, лежа на подушке.

— Петербург, — продолжал остроумный француз, — это город «дворцов», окруженный пустырями. Нужны не одни дворцы, нужны улицы — ряд домов городского промышленного населения. Закон остается на бумаге, нет общественного контроля.

— Комиссия (Наказа) «благородный акт отказа от законодательной власти».

— Вы, значит, советуете мне устроить парламент на английский образец?

«Это болтовня, не обнаруживающая ни знания, ни дела, ни проницательности, ни благоразумия», — писала потом Екатерина Гримму. Дидро в её глазах строил воздушные замки. «Я долго и часто беседовала с Дидро, признавалась Императрица, но более ради любопытства, чем с пользою. Еслиб я доверилась ему, пришлось бы все перевернуть в моей империи: законодательство, администрацию, политику, финансы, я должна была бы все уничтожить ради его непрактичных теорий. Я ему откровенно сказала: г. Дидро, я с большим удовольствием слушала все, что внушил вам ваш блестящий ум; но из ваших общих принципов, которые я вполне понимаю, можно составить очень хорошие книги и лишь очень дурное управление страною. Во всех высших преобразовательных планах вы забываете различие наших положений: вы трудитесь над бумагой, которая все терпит — она гладка, покорна и не представляет препятствий ни вашему воображению, ни перу