Читать книгу - "Крутые перевалы - Семен Яковлевич Побережник"

События тем временем продолжали бурно развиваться, преподнося все новые и новые сюрпризы. Фронт окончательно развалился в нашем районе. Бессарабия была оккупирована румынами. По полям былых сражений табунами бродили брошенные обозные кони, валялось много военного имущества, стояли разбитые повозки на кованых колесах, санитарные двуколки, ящики из-под снарядов. Местные жители из окружающих сел, осмелев, собирали все это добро, включая грязные солдатские обмотки, зеленые брезентовые ведра и даже окровавленные бинты, мол, в хозяйстве все пригодится!

У меня лежали в потайном месте дома две винтовки — русская трехлинейная, с темным ложем, и немецкая с плоским, как нож, штыком, порядочно боевых патронов, несколько «лимонок».

По моим глазам отец прочел, что я что-то скрываю. Он начал строго допытываться, нет ли у меня припрятанного оружия. Я соврал, сказав, что нет. Но он не поверил, его трудно было провести. В конце концов я признался. Немедленно все полетело в колодец, за исключением русской винтовки и десятка патронов, которые отец решил «на всякий случай» приберечь.

Под пятой оккупанта

Войска боярской Румынии оккупировали и наше село. Настали мрачные дни. Жестоко обращались захватчики с населением. На жителей наложили контрибуцию. Применялись порки к тем, кто несвоевременно вносил ее, выражал недовольство «порядками». Чуть ли не до смерти избили оккупанты соседа, а затем и отца.

Телесные наказания стали «нормой» поведения румынских захватчиков. Они приказали, чтобы каждый житель, встречая их на улице, обязательно отвешивал низкий поклон. Но избиения все же продолжались, хотя крестьяне и выполняли это требование. Поздоровался житель с солдатом или офицером, которых встретил, все равно бьют, не поздоровался — тем более бьют.

Жить стало невозможно от постоянных издевательств, неприкрытого грабежа.

Зашел как-то к нам в хату худощавый, с острым носом, как у ворона, солдат. Знаками показывает, что хочет есть. Мать поставила ему на стол горячую мамалыгу. Он поел, вытер мокрые красные тубы и затем начал шнырять жадными глазами по комнате. Вдруг заметил под кроватью ботинки на толстой подошве, которые отец привез из плена. Солдат не спеша, словно у себя дома, подошел к кровати, молча надел их, аккуратно зашнуровал ботинки и ушел. Очень мы горевали, потому что все были разуты и каждый понемногу пользовался ими...

Притеснения и издевательства оккупантов доводили людей до отчаяния. Гнев и возмущение росли среди населения, жгли огнем сердца. Еще бы! На своей земле, в родном селе жители чувствовали себя на положении бесправных рабов, пленников. «Доколе будем терпеть?» — спрашивали люди друг друга, скрипя зубами. Многие из них чаще стали проверять спрятанное в тайниках оружие, тщательно чистили его...

Наш Хотинский уезд, как и другие уезды Бессарабии, входившей ранее в состав Российской империи, в большинстве был населен украинцами. Освободившись в октябре 1917 года от гнета помещиков, познав вкус свободы, которую принесла революция, крестьяне не захотели вновь одевать ярмо, идти в новую кабалу.

Словно пучок сухой соломы от искры, вспыхнуло неожиданно для захватчиков восстание в Хотинском уезде. Среди восставших был и мой отец. Пошла в ход винтовка, которую я подобрал на поле. Почти две недели они держали фронт. Мальчишеская память до мельчайших подробностей сохранила события того времени. Сражавшимся отцам и братьям мы носили еду, доставали патроны. Часто приходилось пробираться ползком по земле, потому что над головой свистели пули. Но сила ломает силу. Восстание было подавлено. Началась дикая расправа.

Каратели схватили группу клишковецких крестьян, наиболее активных участников восстания, разгромивших префектуру румыно-боярских оккупантов, — Софрона Вирсту, Кондрата Ткача, Константина Чебана и других. Их вывели на окраину села, поставили под деревьями и расстреляли. Я оказался случайным свидетелем казни.

Заметив конвой с арестованными односельчанами, я притаился за чьим-то высоким плетнем и все видел своими глазами. Навсегда запомнил, как дядько Чебан, один из самых бедных и смелых крестьян в нашем селе, разорвал на груди окровавленную рубашку и бросил в лицо палачам:

— Стреляйте, гады! Ничего, и для вас уже отлиты пули! Не долго вам тут козаковать!..

Перед моим взором постоянно стоит, как живой, Константин Чебан с горящими глазами, не дрогнувший перед казнью, с презрением и жгучей ненавистью глядевший на оккупантов...

Спасаясь от карателей, в старом блиндаже, вырытом еще во время войны, укрылось сорок семь жителей села. Палачи окружили их и всех расстреляли. В числе казненных был и мой родственник Андрей Котик. Захватчики запретили хоронить его и труп пролежал в поле почти три недели. На волоске от смерти находился и отец. Вот что с ним произошло.

После многочисленных расстрелов оккупанты арестовали в Клишковцах, как заложников, семьдесят мужчин, в том числе и отца. Всех задержанных выстроили на пригорке в один ряд, под охраной солдат. Вышел офицер и не спеша начал отсчитывать рукой в лайковой перчатке по десять человек. Девяти предлагалось отойти на несколько шагов назад, а десятому оставаться на месте. В это число попал и мой отец. Судьба его была решена. Казалось, расстрела не избежать. Но судьба и на сей раз сжалилась над нами. Кто-то из односельчан сообщил старосте Георгию Буреге, честному, отзывчивому в беде человеку, что готовится расправа над заложниками. Староста успел вовремя. Он заступился за людей, сумел убедить офицера, что они не виноваты и под свою ответственность добился их освобождения под залог. Так удалось спасти отца.

Наша семья получила немного земли в результате частичной земельной реформы, проведенной после крестьянского съезда в Хотине. Однако все равно прокормиться с нее было трудно. Мы продолжали жить впроголодь. Нужда, как репейник, крепко вцепилась в семью и не хотела оставлять ее.

Отец решил устроиться лесником. Он надеялся немного залатать нищенский домашний бюджет, а также рассчитывал, что лес укроет его в какой-то мере от преследований, даст спокойно дышать. Но не тут-то было! Расскажу об одном эпизоде.

Лесникам полагалось иметь охотничьи ружья. Выдали дробовик и отцу. Прихожу однажды в лес — принес еду отцу. Спускаюсь в землянку, в которой он жил, — пусто. Сел на лужайке под деревьями, слушаю, как шумит ветер в верхушках, как поют птицы, жду. «Вероятно, где-то на обходе», — думаю. Прождал несколько часов, а его все нет. Пришлось нести нетронутую еду домой.

Лишь на следующий день мы узнали, что отца забрали